— Дуня, — чуть погодя выдавила она, услышав, как забурчал живот. — А можешь ты принести мне поесть?..
Девка развернулась и направилась к лестнице сразу, даже не дождавшись окончания фразы, поэтому недоговорённое «пожалуйста» царевна растерянно крикнула ей уже в спину, чувствуя себя при этом очень глупо.
Вернулась в палаты и наткнулась взглядом на немытую тарелку. Всплесну́ла руками, подбежала к столу, прихватила её да кубок и поспеши́ла наружу следом за прислужницей, прислушиваясь, чтоб ненароком не натолкнуться на Кощея.
Нагнала несколькими этажами ниже, и оказалось, что там от лестницы коридор идёт, а башня переходит в большое крыло, в котором своё хозяйство велось, так что спускаться аж до низу не пришлось. Беспоко́йница, ожидаемо, никак не среагировала на появление подопечной, но царевна всё равно с облегчением выдохнула, потому как боялась, что та развернётся и руками её отпихивать начнёт, чтоб назад шла. Прикасаться к Дуньке было страшно, пусть и не так, как смотреть Кощею в глаза.
Они прошли недлинным коридором и оказались в большой, но уютной кухне с огромным очагом прямо в центре, между столов и несколькими печками напротив окон. Там орудовало несколько крепких баб и двое мужиков. Все, судя по взглядам, беспоко́йники, но одна всё же выделялась. Похоже, та и заведовала кухней, потому что жесты были точнее, а глаза, не стеклянно-блестящие, а с бельмами, метались туда-сюда вполне осмысленно.
Едва гостья оказалась в её поле зрения, как та замерла, упёрла руки в боки, и впервые за весь день раздался чей-то голос:
— Кто? — подобно вою ветра проговорила она так, что аж дрожь по позвоночнику прошла и волоски на загривке приподняла.
— Вас… илиса, — сглотнув, ответила девушка, и уже смелее прибавила: — Матушка Кощеева меня в башне поселила, сказала, что могу прийти стряпать тут, как Кощей… Ну, серча́ть перестанет.
— Рано ещё, — ответила баба и швырнула тряпку, что была у неё в руках, на стол. — Уходи, Василиса, сами всё принесём.
— Л-л-адно… — опешив, чуть поклонилась смутившаяся царевна и хотела было уйти, но потом вспомнила про посуду, развернулась, на вытянутой руке поднесла тарелку с кубком к столу посудомойки, поставила, и только затем ушла.
Оказавшись в палатах, утёрла лоб и решила, что больше пока не будет нарушать приказ матушки. Прикрыла за собой дверь и се́ла читать дальше. За окном смеркалось, серый день перешёл в сизый вечер и грозил бесцветной чёрной ночью. Ворон за окном чуть угомонился и хрипло каркал, похоже, откуда-то с крыши башни. Совсем уж голос сорвал, да любят они отчего-то глотки свои вот так терзать — нещадно. А этот весь день старался.
Темнело. Пришлось взять свечу — ту, что под зеркалом Косоглазка оставила — и, запалив фитиль от очага, читать с ней. Дед Тихон строго наказывал, чтоб никогда не читала в темноте. Сетовал, что когда-то давно не слушал, вот и ослеп к старости, а Василиса, хоть и жалела его, да про себя вздыхала с облегчением. Будь он зрячим, вряд ли пустил бы её на порог, когда она к нему приблудилась. Так-то потом понял, что с ней не то что-то, да виду не подал. Даже защищал от мальчишек, что дразнили! Только вот, увидь он сам, какая у неё шкура жабья, разве смог бы и дальше безбоязненно к руке прикасаться? По прошлому опыту уж знала царевна, что нет — не любят люди добрые юродивых. Он да мельничиха с Ягою — вот и все, кто лика её не чурался. А так, всем противно было…
