Что случилось с Дуней, наверняка не знала, но отчего-то сердце было спокойно. Казалось, будто сделала доброе дело, да пока не понять, в чём оно заключалось. Чудеса да и только!
— Ладно, утро вечера мудренее, — вздохнула Василиса, протёрла пустые тарелки ломтём хлеба, сжевала, запила иван-чаем и отправилась почивать на царское ложе.
В эту ночь спалось не так мертвенно тяжело, как вчера, когда она умоталась и перемёрзла. Заснула быстро и крепко. Правда, посреди ночи как всегда проснулась от яростного пёсьего лая, но привычно почти сразу опомнилась, что это лишь сон, осоловело огляделась и с облегчением выдохнула. Вокруг стояла уютная мгла, а за окном шелестом накрапывал мелкий дождик.
Сначала показалось, что она в царских палатах — так тихо и непривычно было. Но белёный потолок над головой даже в темноте казался удивительно чистым, и бражкой с чесноком не воняло. Не терем — за́мок.
Царевна взбила подушку и улеглась назад, вспоминая, как впервые оказалась в своих новых палатах в мужнином тереме. Тогда стояла посередь опочивальни и не знала, что делать. Иванушка-то на лавке в сенях спал, как уложили его дружинники. Самой-то ни перетащить его, такого здоро́вого, ни рядом пристроиться, как богами в первую ночь велено — больно места мало. Вот и пошла в палаты свои на женскую половину, куда девки показали. Да без слова мужниного казалось, будто без спросу забралась в чужой дом, и сейчас её схватят. Долго вокруг кровати ходила и не решалась даже присесть. Не верилось, что можно. Ей — крестьянке безродной, жабомо́рдой, что ещё вчера вычищала свинарники за дюжину яиц им с дедом. И теперь — вот, перина настоящая, одеяло пышное, подушка с лебяжьим пухом! И всё для неё! Да и пусть девки за дверью хихикали да перешёптывались, к этому-то Василиса как раз привыкла. А вот к такому ложу и тому, что можно — нет.
Сейчас она лежала так же, как в ту ночь. На боку, подтянув колени к груди по детской привычке. Прижималась щекой к нежнейшей подушке, дивясь тому, как оно бывает, и слушала, что происходит снаружи. Только теперь спокойно было, уверенно как-то. Даже несмотря на беспоко́йников, которые точно где-то ходят по за́мку. Может, потому, что ночует она в такой кровати уже не первый раз. Может, потому, что ночь в домовине Яго́вой весь страх забрала. А может, потому что она наверняка знала, что сюда точно не завалится посреди ночи ни пьяный царевич, ни гонец от его батюшки. Хорошо лежалось, будто наконец-то дома она, а не у Кощея.
А под утро приснилась Косоглазка. Живая, смеющаяся. Танцевала на лугу с подружками и парнем каким-то. И так он её миловал, в уста целовал, обнимал, что сердце защемило. А та отворачивалась да улыбалась, лишь румянец на щеках яркий цвёл. И такая красивая Дуня была, что и не узнать, если бы не глаз косой, на который теперь никто и не смотрел как на изъян — все ей рады были.
Василису они не видели, плясали и пели дальше, даря разгорающееся тихое счастье в душе́. А затем растворились в ярком свете солнца, что пробилось через сон и разбудило.
Заря просыпа́лась приветливая, радостная, будто и не лил всю ночь дождь. Лишь высокие облачка, похожие на пух из подушки, алыми росчерками плыли в синеве, становясь всё желтее под яркими лучами.
Царевна привстала на перине, сощурившись, поглядела на то, как красиво полыхает рассветное небо, а затем сделала то, о чём всю свою жизнь безнадёжно мечтала и не верила, что когда-нибудь сможет: перевернулась на другой бок и заснула обратно.
