Немного отдышавшись, Василиса обернулась, но никого не увидела. Поднялась на четвереньки, затем медленно встала и сделала пару шагов к избе.
— Покажись, — стуча зубами, не то приказала, не то попросила она.
— А ты ближе подойди — и увидишь, — усмехнулся голос и начал отдаляться по направлению к высоким сваям: — Сюда, красавица, иди смело.
Низкие тучи как раз заморосили дождём, и царевна поняла, что делать нечего — в домови́не и то теплее, чем под небом стылым. Но всё же сперва стребовала, как дед Тихон сказками научил:
— Слово дай, что беды́ не натравишь, врагом не поставишь, что сердцем открыта, а злоба зарыта.
— Да даю-даю! — вздох, с которым с силой отмахиваются, казалось, долетел ветром до щеки. — Что ж я, дитя одну в лесу оставлю? Больно надо мне такой грех на душу, и без него хватает! Иди давай, де́вица, а то скоро буря грянет.
Осознав, что задувающий в рукава и под подол ветер заставляет выплясывать не только зубы, но и всё тело, Василиса решилась и пошла на голос. И едва приблизилась на пять шагов к избе, как внезапно картина переменилась, и вот перед ней уже не домовина старая, а уютный терем с горящими окошками, распахнутыми дверьми и высоким крыльцом, с которого улыбается кудрявая полуседая женщина в цыганской одежде.
— Давай-давай, краса, — поманила она, — смелее. Дом выстудили уже! Ох и устрою я пакостникам этим, что слухи про меня злые распускают! Ох и устрою!..
С этими словами она развернулась и, чуть подволакивая ногу, стала подниматься, вынуждая озябшую гостью последовать примеру.
Оказавшись в сенях, царевна разом ощутила, насколько замёрзла и насколько голодна! А из светёлки уже нёсся дивный аромат свежего хлеба, жареной дичи и душистого сбитня.
— Как звать-то тебя, де́вица? — с усмешкой спросила цыганка, прилаживая за спиной гостьи засов на дверь.
— Василисой, — ответила она, не решаясь пока снять полушубок.
— Это та, что Царевна-Лягушка, что ли?
От едва потеплевших щёк отхлынуло, девушка попятилась, но деваться было уже некуда — дверь заперта.
— Да не бойся ты! Слово ж дала тебе! — с досадой тряхнула кудрями женщина.
— А откуда знаешь, что я́ это? — чувствуя, как вернувшееся из пяток сердце бьётся аккурат у ямки под горлом, спросила Василиса.
— Да уж сложно не знать, — усмехнулась хозяйка, — кадыть всё царство гудит, мол, сбежала царевна! Ликом страшна, душою черна, колдовством злым мужа проклясть хотела, а как не вышло, так в бега и ударилась!
— Это что же, про меня всё сказывают?! — опешила девушка.
— А ты ещё беглых царевен знаешь, а? Красавица? — хмыкнула цыганка и, уставив руки в боки, кивнула вглубь терема. — Давай уж, снимай шубу свою, я баньку уже протопила, сейчас попаримся опосля ветра студёного, косточки прогреем, а потом и вече́рять сядем. Тогда и расскажешь, как на самом деле было.
— Ты… мне веришь? — с надеждой спросила Василиса, таки стягивая полушубок.
— А ты мне? — дёрнула бровью женщина. — Про меня тоже всяко сказывают, да гляди ж ты — ещё в печи не зажарила! — и невесело засмеялась.
— И то верно, — с благодарностью кивнула гостья. — А тебя-то как звать, хозяюшка?
— А ты, выходит, когда шла, и не знала, к кому? Али просто мимо проходила?
— Ночлег искала, — призналась девушка, растирая рябые руки и наконец-то не чувствуя ломоты́ в заиндевевших запястьях.
— Понятно, — усмехнулась цыганка и сказала: — Ягой зовут. Ко́ли не догадалась ещё.
