Осеклась, пискнув на шорох неподалёку в траве, но змея оказалась простым у́жиком и безобидно прошуршала прочь. Царевна скрежетнула зубами и потупилась. Никакое и не храброе сердце, а простое, что в пятки как убежало почти седмицу назад, да так там и сидит трусливое!
— Прости ты меня, Иванушка! — всхлипнула она, продолжив идти. — Худая из меня жена вышла. Мало того, что на лик дурная, так и нравом непокорная! И проще мне уж к Кощею за погибелью, чем опять на глаза тебе такой показаться. Вот вернусь — тогда. И буду тебе женою, как и велено богами. Пригожею, кроткою и верною.
Вздохнула. Вспомнилось матушкино проклятье. То, что она повторяла чаще прочих, но почти без злобы, как обычно, а даже немного с сочувствием. «Никто тебя такую замуж не возьмёт! Никому ты така не нужна, Жаба! Так что радуйся, что хоть я тебя такую люблю! А боле никому тебя и не надобно!»
Обычно мама после этого плакала. Обнимать себя не давала — тоже брезговала, но как-то раз по волосам погладила. Василиса после того седмицу целую всё, что не попросит, делала. Да потом как-то оно назад всё незаметно вернулось.
Пальцы всё ещё чуть саднили после иглы, которой она сначала мужу рубаху вышивала, а затем царю. Искололась в темноте, да зато рубашки на совесть вышли. Пусть и смеялись другие царевны, да что с них, боярских да купеческих, возьмёшь? За них девки чёрные всё делают, а Василиса сама, с любовью. Царь-батюшка-то как хвалил да языком цокал! Так понравилось, что потом ещё и ковёр ей соткать к себе в палаты доверил!
После ковра тоже ещё мозоли на руках не зажили. Саднили чуть-чуть, но на холоде почти незаметно. А вот пятнышко ожога, куда капнул воск венчальный, уже исчезло, затерявшись среди прочих — жабьих. Жалко.
Когда она устраивалась на ночлег чуть дальше от берега в корнях старой ели на опушке, вспоминала этот момент. Перед глазами так и стояло благостное лицо царя-батюшки, что с одобрительной улыбкой смотрел на сыновей и их невест, поку́да ритуал брачный шёл, а сама Василиса впервые в жизни чувствовала, что будет и ей в мире место. Своё, не приживалки, а по праву.
«Они полюбят меня! Обязательно меня полюбят! А я уже люблю их всех. У меня же теперь есть настоящая семья! Большая! И Иванушка теперь супруг мой! И пусть дрожит сейчас, да всё я сделаю, чтоб полюбили меня! Я же теперь — невеста! Я — царевна! Я за семью теперь в ответе! — шептала она тогда себе, глядя на чадящее пламя свечи, и чувствовала, как в груди поднимается что-то, заставляющее уродливые толстые губы растягиваться в улыбающуюся жабью рожу. — Уж я постараюсь, уж я всё сделаю! Всё, чтобы они не пожалели о воле богов, которая меня к ним привела…»
На этом воспоминания померкли и сменились уже привычным с детства сном, где царевна ещё не царевна, а обычная девка. Бежит себе, бежит по полю, затем за околицу, через чащу, а оттуда на сеновал, чтоб спрятаться. Ещё чуть-чуть — и появятся, уж с улицы слышен лай…
Наутро стало совсем зябко. Жухлую траву посеребрил иней, изо рта вырывались белёсые облачка, а руки уже кровоточили не только на костяшках, но и на всей ладони.
— Жабья шкура! — с досадой прошипела девушка. — Мало того, что страшная, так ещё и с любого ветерка болючая! Эх! — и засунула кисти в рукава поглубже.
Припасы кончились, а ягоды с орехами, что попадались на пути, особо живот не грели. Похоже, зима решила поспешить, заставляя неповоротливый октябрь скорее пропустить её вперёд верхом на покладистом ноябре, что любил выбеливать поля, едва вступал в силу.
