Некоторые переглянулись. Староста Авдей сказал:
– Может, монаха-то выслушаем? Он хотя бы бухой искренне.
– Я не бухой. Я пророк, – ответил Леонтий, икнув. – Просто мои видения пахнут хмелем.
И тут…Из тени вышел он.
Чужой. Лицо как пергамент. Глаза – пепел. Мантия без знаков, но с узором шелка, похожим на размытые карты.
– Я – Исаак Серый, – сказал он. – Наблюдатель от Восточной ставки. Хубилай хочет знать, что происходит в этой “лаборатории смысла”.
Жбан выпрямился.
– Кто тебя послал?
– Никто. Я – как ошибка в формуле. Необходима, чтобы понять, работает ли она.
Караш встал:
– Ты не санкционирован здесь!
– Я – не здесь. Я – между. И если истина не встанет сама – я её вырву.
Исаак посмотрел на Жбана.
– Ты утверждаешь, что магии не применял. Докажи это структурой – или страхом.
Потому что один из них – прав.
Шатёр стал холоднее.
Исаак Серый не делал ни одного резкого движения. Он будто протекал по пространству, касаясь полочек, просматривая доски, щелкая ногтем по карточкам с надписями:
“Согласование капусты по трём фронтам”, “Мотивация ремесленников”, “Негативные ретроспективы – почему улыбается Авдей”.
– Всё это… – сказал он наконец, – сложнее, чем Орда. Но проще, чем вы думаете.
Жбан стоял сзади, держа блокнот. На губах – попытка усмешки.
– Это просто управление. С минимальным входом и прозрачным выходом. Я пытался упростить.
– А получилось усложнить.
– Это жизнь.
– Нет. Это архитектура.
А архитектура, не объяснённая строителю – это магия.
Хельга прислонилась к столбу.
– Аудитор. Скажи: тебе важна правда или результат?
– Мне важен… источник. Если дерево даёт плоды, но питается ядом – ты бы ел их?
– Я бы сначала проверила, можно ли отфильтровать яд.
Настасья вмешалась:
– А я бы задала вопрос: а если это единственное дерево, что растёт в голой степи?
Исаак чуть кивнул.
– Именно поэтому я не судья. Я свидетель.
Жбан шагнул ближе:
– Смотри. Это “график довериеметрии”. Я создал его, чтобы видеть, где проседает взаимодействие. Это всего лишь шкала.
– От нуля до “прячется в сарае”?
– Почти.
Исаак изучал. Молчал. Иногда кивал, иногда крутил голову, будто слышал шёпот не слов, а подтекста реальности.
И вдруг – он замер. Провёл рукой по одной из карточек. Достал её. Прочитал вслух.
– “Если хочешь чего-то, чего никогда не имел – делай то, чего никогда не делал.”
– Кто это написал?
Жбан моргнул.
– Это… знакомо. Но не я.
– Это цитата Франклина. XVIII век. А у тебя – XIII.
Хельга сжала рукоять ножа.
– Это что, ошибка?
– Нет. Это утечка времени.
Настасья шагнула вперёд:
– Возможно, кто-то подкинул.
– Возможно.
А возможно – эта система сама тянет чужое время в себя.
Жбан сел.
– Я не писал этого. Я бы запомнил.
– Именно. Или – ты уже начал забывать, где граница.
Исаак положил карточку на стол.
– Это не магия. Это сбой.
– Какой?
– Временной. Ты начал с системы… А создал брешь.
Костёр не грел. Он только напоминал, что ночь длинная.
Жбан сидел, поджав ноги. Настасья молча кормила KPI чем-то травяным и пахнущим чесноком. Леонтий лениво возился с чашей в руках, не спеша её подносить к губам.
– Ты понимаешь, что это будет суд не за поступок, – сказал он наконец. – А за само твоё существование тут.
– Я ничего не нарушал, – ответил Жбан, вглядываясь в угли. – Я пытался улучшить.
– Ты вмешался, – сказал Леонтий. – А вмешательство – это как чужая ложка в кастрюле: вроде мешает, а вроде – и вкусно.
Настасья покосилась на монаха.
– Ты собираешься говорить в таких загадках даже если его казнят?
