– 3% заряда. Он выдохнется до вечера.
– Пусть уйдёт, как легенда. Не как вещь.
Он улыбнулся. Слёзы и дождь смешались на лице.
Исаак произнёс:
– Ты доказал не происхождение. Ты доказал – что можешь создавать веру. А это опаснее магии.
Караш-Буга молчал в шатре. Не рычал. Не швырялся посудой. Не бил Елмана-Дэви по голове черпаком.
– Он всех… очаровал, – наконец выдохнул.
– Он сделал из дождя спектакль. Из себя – пророка. А меня? Меня оставил озлобленным стражем конюшни!
– Мы можем заявить, что он подстроил это, – заискивал Елман. – Что это… фокус!
Скрытый идол! Внутри – бесы!
– Нет, – Караш резко встал.
– Теперь он не просто чужак. Он – символ. И символ надо разрушить не кулаком, а идеей, что сильнее. Если он породил веру – я породил сомнение.
Тем временем, на краю деревни, у поросшего мхом камня, Жбан сидел рядом с Леонтием.
Настасья дремала неподалёку. Хельга точила нож.
– Завтра, – сказал Жбан, – меня будут судить.
– Не тебя, – ответил Леонтий. – Тебя уже выбрали. Будут судить твою разницу.
То, что ты не в ритме. Не в песне. Что ты… не ложишься на слух.
Жбан задумался.
– Скажи, старик. Есть способ выиграть?
Леонтий посмотрел на него с непривычной трезвостью.
– Суд Хана строится на трёх вопросах. Первый – об истине. Второй – об пользе. И третий…Третий ты не поймёшь, пока не ответишь.
– Прекрасно. Люблю квесты без подсказок.
– Ответ на третий вопрос – это не слова. Это ты сам. Как поступишь. Как замолчишь. Или не замолчишь.
Настасья подошла, завернувшись в плащ.
– Завтра мы будем с тобой.
– Не надо. Вас тоже могут обвинить.
– Тем более будем.
Хельга добавила, не отрываясь от ножа:
– Если умрёшь – мне придётся всем всё объяснять. А я не люблю говорить дважды.
Жбан усмехнулся. Потом стал серьёзен.
– Знаете… я не боюсь умереть. Я боюсь… оказаться неправым.
Ночь. Тихая.
Жбан лежал, глядя в звёзды, и тихо шептал:
– Первый: что есть истина? Второй: что есть польза? Третий…Я готов.
Но внутри – всё дрожало.
Не от страха. От осознания, что завтра он будет говорить от имени всех, кого судьба может закинуть в чужое время.
Шатёр был широк и тёмен. Лучи солнца пробивались через ткань, словно бог пытался подслушать.
Хан Батый сидел высоко, окружённый молчаливыми старейшинами. Сбоку – Караш-Буга, лицо каменное. Ещё дальше – Исаак Серый, с пером в пальцах, как клинком.
Жбан шагнул в круг. Настасья и Хельга стояли у входа, как корни – рядом, но невидимы в формальности.
Хан начал:
– Первый вопрос. Что есть истина, если правду говорит тот, кто выше?
Жбан выдохнул.
– Истина – не звук сверху. Истина – когда тот, кто ниже, понимает, что сказано.
Если он не понял – значит, это не истина, а шум.
Хан кивнул. Молчание.
– Второй. Ты строишь новую систему. Она даёт пользу?
– Да, – ответил Жбан.
– Она не идеальна. Но в ней каждый может понять, куда он идёт. Это не порядок. Это направление.
Исаак сделал заметку.
– Третий, – произнёс Хан, не меняя интонации.
– Зачем ты остался?
Жбан замер.
Это был не вопрос о власти. Это был удар под броню.
Он посмотрел на Караша – тот уже шагал вперёд.
– Он остался, потому что хочет разрушить нас изнутри. Он внедрил тайное знание.
Он…
Жбан поднял палец.
– Нет.
Он вытащил смартфон. Показал экран. Один процент заряда. Открыл галерею.
И показал фото: Грязная доска. Староста Авдей. Двое детей с карточками в руках. Настасья, смеющаяся. Хельга, хмуро смотрящая на диаграмму. И он сам – в центре.
Команда.
