Читать онлайн Булат Турдыматов - Игры отчаяния

Последний экземпляр его книги лежал на столе, пойманный лучом утреннего солнца, пробивавшимся сквозь грязное, запыленное окно. Луч высвечивал мельчайшие частицы пыли, танцующие над потрепанным корешком и пожелтевшими страницами. Этот тонкий том был немым памятником годам каторжного труда, бессонных ночей и горьких разочарований. На обложке, выведенная дрожащей, неуверенной рукой, красовалась надпись: «Моему единственному читателю». Рядом, как зловещее эхо полного краха, громоздилась стопка официальных бумаг – договоры о расторжении контрактов. Их сухие, бездушные юридические формулировки кричали о провале громче любых обвинительных речей. Каждый штамп, каждая подпись были ножом в спину.

Сам виновник этого тихого, личного апокалипсиса, Роберт Фракс, крепко спал на узкой, продавленной кровати, похрапывая. Его лицо, изборожденное глубокими морщинами тревоги и бессонных ночей, на мгновение в забытьи казалось почти безмятежным. На тумбочке старые электронные часы дернулись и показали 8:00. Резкий, пронзительный, режущий слух визг будильника разорвал тишину комнаты, как стекло.

– Ммм… – что-то невнятно проворчал Роберт, шаря сонной, одеревеневшей рукой по липкой поверхности тумбочки, пока дрожащие пальцы не нащупали наконец кнопку. Звон оборвался, оставив после себя звенящую тишину, еще более гнетущую. Он открыл глаза. Пустота. Все та же знакомая, выгрызающая душу пустота комнаты, забитой папками с отвергнутыми рукописями, пылью и немым укором неудач. Воздух был спертым, пахнул пылью, старыми книгами и тлением. – Опять… Опять этот проклятый день, – произнес он хрипло, с трудом отрывая затекшую голову от впалой подушки. Голос звучал плоско, лишенный даже отголосков былой страсти, глухой, как из могилы. – Снова куча ненужной работы, от которой не получаешь ничего, кроме горечи и усталости, сосущей все соки.

Он встал, костяшками пальцев потерев виски, пытаясь разогнать туман сна и тяжесть отчаяния, и подошел к столу. Каждый шаг отдавался гулко в тишине. Взгляд упал на стопку бумаг слева – двадцать три неудавшихся варианта первой главы его нового романа, его последней, тщетной надежды на спасение, на признание. Без слов, с каменным, бесстрастным лицом, он собрал их в охапку, ощутив знакомый вес неудачи. Поднес к старой, покрытой копотью и нагаром пепельнице в форме человеческого черепа – подарку жены в те времена, когда будущее еще светилось. Чиркнул зажигалкой. Огонь жадно лизнул бумагу, разгораясь красно-оранжевым пламенем, пожирая слова, фразы, куски его души, вложенные в эти строчки. Роберт закурил, наблюдая, как огонь превращает его труды в пепел и тонкие, черные, извивающиеся ленты дыма, поднимающиеся к потолку. Когда остались лишь тлеющие уголки, он нарочно уронил сигарету на голый, линолеумный пол и притушил ее потертым носком дешевого кеда. Горький, едкий запах горелой бумаги и табака повис в неподвижном воздухе, как похоронный звон.

– Может, хватит? – прошептал он в гнетущую тишину, глядя на серый пепел, олицетворявший его надежды. – Может, пора наконец признать? Признать себе, что ты не писатель. Что все это – самообман слабого человека, цепляющегося за соломинку… – Мысль висела тяжелым, удушающим камнем на шее. Лицо его, освещенное угасающим пламенем в пепельнице-черепе, стало похоже на маску отчаяния с потухшими, мертвыми глазами. В них не было слез, только пустота глубже пропасти.

Громкий, настойчивый, властный стук в дверь врезался в тишину, заставив Роберта вздрогнуть всем телом, как от удара током. Сердце екнуло. Он открыл, ощущая ледяное, всепоглощающее опустошение где-то глубоко внутри, в самой сердцевине. На пороге стояла девушка-курьер. Яркая, живая, словно солнечный зайчик, заблудившийся в его сером, безрадостном мире. Ее глаза сияли незамутненной энергией.

– Здравствуйте! – звонко, как колокольчик, произнесла она, жизнерадостно улыбаясь и протягивая руку для рукопожатия. Ее уверенность была обжигающей.

– Доброе утро, – глухо, как из подземелья, ответил Роберт, автоматически, словно робот, доставая из кармана халата смятую пачку сигарет и зажигая вторую за утро. Дрожащее пламя зажигалки осветило его осунувшееся лицо. Девушка, поймав его отсутствующий, потухший взгляд и ощутив ледяную волну его отчуждения, неловко опустила протянутую руку. Улыбка на миг дрогнула.

– Я из издательства «Эпилог». Вам письмо, – продолжала она, с усилием сохраняя улыбку, но в глазах мелькнуло легкое замешательство, тень тревоги. Она протянула плотный, дорогой на ощупь белый конверт с четким, стильным логотипом.

– Мне? – голос Роберта сорвался на хрип, он подавился едким дымом. Неожиданность ударила, как обухом по голове. Кровь отхлынула от лица. – Спасибо… – выдавил он, машинально, почти не видя, беря конверт. Пальцы его дрожали.

Девушка, бросив быстрый, оценивающий взгляд на его помятый, засаленный халат, на пепельницу-череп с дымящимся пеплом его сожженных надежд, поспешно ретировалась: – До свидания! – Дверь захлопнулась с гулким эхом. Роберт не заметил ее ухода. Весь его мир, вся вселенная, сузились до одного этого конверта в его дрожащих, неверующих руках. Бумага казалась невероятно тяжелой, живой.

Он затушил сигарету о шершавый край пепельницы-черепа и опустился на продавленный диван, ощущая каждую пружину под собой. С трепетом, почти благоговейным ужасом, он разорвал конверт. Бумага шелестнула громко в тишине. Внутри – плотный лист с фирменным бланком.

*Дорогой Роберт Фракс!*

*Я, Келвин Кропс, глава издательства «Эпилог». Ваши книги произвели на меня глубокое впечатление. Я искренне восхищен вашим уникальным даром и вижу в вашем творчестве невероятный, нераскрытый потенциал. Я был бы чрезвычайно рад возможности встретиться с вами лично, чтобы обсудить перспективы нашего плодотворного сотрудничества. Предлагаю встретиться 27 числа в нашем офисе. Прошу подтвердить вашу возможность.*

*С глубочайшим уважением,*

*Келвин Кропс.*

– Наконец-то… – вырвалось у Роберта, но он тут же стиснул зубы, сжимая письмо так, что бумага смялась. Эмоции, дикие, первобытные, всепобеждающие, рвались наружу – волна радости, гордости, неверия, смывающая года отчаяния. – Наконец-то они увидели! Мой талант… он не пропал даром! – прошептал он уже увереннее, пытаясь обуздать бурю внутри, сжать ее в кулак.

Но сдержанность была напрасной: на его лице расцвела широкая, почти детская, сияющая улыбка, а глаза, еще минуту назад потухшие, мутные, теперь сияли неприкрытой радостью и торжеством, как в лучшие дни. Он бережно, как святыню, как драгоценную реликвию, разгладил письмо и положил его на стол, даже не подозревая, что в это самое мгновение, за километры отсюда…

*Психбольница №3. Кабинет главврача.*

…в прокуренном, душном кабинете, пропахшем дешевым табаком и лекарственной, больничной затхлостью, сидел человек, чья тучная фигура едва умещалась в кресле. Келвин Кропс, главврач, был грузен, лицо одутловато, нездорового сероватого оттенка, с мешками под маленькими глазками-щелочками. Он вальяжно раскуривал трубку, выпуская жирные кольца дыма в спертый воздух. Внезапно в дверь постучали – резко, по-деловому.

– Входите! – буркнул он, не отрываясь от монитора, где мелькали цифры, похожие на финансовые отчеты, балансы, цифры "расходов".

В кабинет робко, почти на цыпочках, вошла та самая девушка-курьер. Ее жизнерадостность, солнечность куда-то испарились, лицо было бледным, восковым, а глаза бегали по сторонам, как у загнанного зверька.

– Я… я все сделала, как вы сказали, – произнесла она, запинаясь, голос дрожал. – Отнесла письмо. Он взял. Выглядел… потерянным.

– Молодец, девчонка, – Кропс лениво протянул руку, открыл вторую за день банку шипучей, приторной газировки и громко хлебнул. Липкая жидкость оставила след на его губе. – А то еще один "доброволец" в нашем районе – и министр точно взбеленится. Я сразу вылечу отсюда куда подальше, пока не поднялась волна, – добавил он с высокомерием, обводя кабинет жестом хозяина положения. – Что ты тут замерла? Свободна! – крикнул он внезапно, вспылив, как порох. Девушка вздрогнула, подпрыгнув. – Ах, да, – будто вспомнив, Кропс полез в карман пиджака, вытащил помятую стодолларовую купюру и небрежно, с презрением сунул ей. – Держи. Молчок. Если проболтаешься – сама узнаешь, что такое "лечение".

Девушка схватила купюру, как горячий уголь, и почти выбежала, хлопнув дверью. Ее быстрые шаги затихли в коридоре.

*Вернемся к Роберту.*

Он аккуратно, с почти религиозным трепетом, вложил драгоценное письмо обратно в конверт, как в футляр. Пальцы его все еще слегка дрожали. Открыв нижний, глубокий ящик старого письменного стола, пахнущего деревом и пылью, он бережно положил конверт внутрь. Там, в пыльном полумраке, среди забытых бумаг, лежал большой, кожаный, потрепанный временем фотоальбом. Роберт достал его, ощутив знакомую, сжимающую сердце тяжесть памяти, и присел на диван, заваленный стопками пожелтевших газет.

Альбом открылся со скрипом переплета. На первой странице – она. Лили. Улыбка, которая когда-то согревала его мир, освещала самые темные дни. Фотографии ловили мгновения их совместной жизни, выхваченные из потока времени: безудержный смех на пляже под шум прибоя, уютные вечера с чаем и разговорами под абажуром, поездки на природу, где воздух пах свободой. Каждый снимок был острым ножом по незажившей, кровоточащей ране. Роберт медленно, с усилием перелистывал страницы, пальцы скользили по защитной пленке, прикасаясь к призракам прошлого, к теням былого счастья. На его лице застыла странная, болезненная улыбка – попытка радости, сквозь которую проступала такая глубокая, всепоглощающая горечь, что становилось трудно дышать, сжимало горло.

Вдруг из альбома, между страниц, выпал еще один, пожелтевший, хрупкий на вид конверт. Роберт поднял его, замер на секунду, словно увидел привидение, затем бережно стряхнул невидимые частички пыли, как священную реликвию. Он вытащил сложенный листок – старое письмо, бумага хрупкая на ощупь, готовая рассыпаться. Положил его рядом на диван, не глядя, оттягивая момент. Потом, сжав зубы, развернул.

*Уважаемый мистер Фракс,*

*С глубочайшим сожалением вынужден сообщить вам ужасную новость. Во время родов возникли непреодолимые осложнения. К сожалению, ваша супруга, Лили Фракс, спастись не смогла. Ребенок… ребенок также не выжил. Примите наши искренние соболезнования в вашей невосполнимой утрате.*

*С уважением,*

*Келвин Кропс,*

*Главный врач родильного отделения Госпиталя Св. Марии.*

Роберт машинально, словно в трансе, сунул письмо обратно между страниц альбома, как будто пытаясь спрятать саму боль. Убрал альбом в ящик, захлопнул его с глухим стуком. Его взгляд скользнул по подписи, но мозг, охваченный эйфорией от нового письма, жадно вцепившийся в соломинку надежды, отказался видеть зловещее совпадение. Имя «Келвин Кропс» не зарегистрировалось как угроза, лишь как случайный, болезненный фон старой боли, которую он сейчас так яростно, отчаянно отталкивал прочь.

– Завтра… завтра важный день, – пробормотал он, вставая с дивана, как поднявшийся мертвец. Голос был глухим, пытающимся заглушить подступившую, знакомую тоску, накатывающую волной. – Надо… надо выпить. За удачу. Или за забвение. Да, за забвение.