В библиотеке Табита раскрыла блокнот в коричневой обложке, что купила для нее Шона, и разгладила ладонью страницу. Сняв колпачок с ручки, она задумалась. Перед нею лежал чистый лист бумаги. С чего же начать?
Накануне судья поручил стороне обвинения передать ей все документы по делу. Она что-то смутно помнила его слова о сроках и этапах. Тогда, встав со скамьи подсудимых на негнущихся ногах, она сообщила молодому человеку, из прокурорских, свои данные, чтобы с нею могли связаться. Но пока нет звонка – что ей делать? Сидеть и ждать?
Вверху страницы она написала: «Пятница, 21 декабря», – и подчеркнула. Нарисовала рядом снежинку. Вероятно, нужно было начать с того, что она точно помнила об этом дне. «Холод, слякоть, сырость, темнота…» – вывела она.
Табита попыталась вспомнить, что она рассказала Море Пьоцци о том дне. Вроде было так: проснулась рано, но с постели сразу не встала; собралась варить на завтрак кашу, но кончилось молоко, и она отправилась в деревенский магазин; потом заставила себя окунуться в холодное море – точного времени Табита не помнила, – потом виделась с кем-то, но тоже точно не помнит; Энди пришел к ней, когда уже стемнело, и именно тогда было обнаружено тело Стюарта.
Она записывала каждое свое воспоминание, отмечая их пунктами. Проблема была в том, что Табите иногда казалось, будто ее записи были воспоминаниями о том, что она рассказала Море, каковые являлись отзвуком того, что она рассказала полиции, а полицейским она говорила о том, чего на самом деле точно не помнила. Табита зажмурила глаза, сжала пальцами виски и попыталась представить себе, как она входит в свой дом. Вот она идет по посыпанной гравием дорожке через покосившиеся железные ворота (надо было попросить Энди их починить), под ногами раскисшая зимняя жижа, впереди здание из серого камня с полуразрушенными флигелями, а слева – старый бук, на который она в детстве все мечтала забраться. Вот она проходит через главный вход в зал с кафельным полом, где повсюду валом лежат стройматериалы, потом в кухню с низким потолком, капитальными стенами и широким подоконником. Окно выходит на море. Половицы на полу сняты – Энди как раз собирался положить новые. Стены оштукатурены и еще не покрашены в белый цвет, как хотела того Табита. Вот холодный камин – она его так и не разожгла в тот день, поскольку совсем не было дров. Рядом большой потрепанный диван, купленный на «Ибэй», на котором она лежала, укрывшись пледом, когда к ней постучался Энди.
Задняя дверь выходила в сад, где стояли несколько полуразвалившихся сараев, из-за чего он больше походил на грязную строительную площадку. Табита стала думать о распахнутой в декабрьские сумерки двери: вот груда досок, вот Энди присел на корточки, потянулся, нащупал полиэтилен, потом тело. Кровь… Мысленно Табита зашла обратно в дом, миновала кухню, оказалась в необитаемой гостиной. Потом она поднялась по узкой винтовой лестнице мимо маленькой ванной, заставленной коробками гостевой спальни; еще несколько ступеней, и вот она в своей комнате.
Табита выбрала этот дом из-за открывавшегося на море вида. В непогоду через маленькие окна отчетливо слышался шум прибоя. И сейчас, представляя себя у окна, она могла различить далекое дыхание океана.
– Табита Харди?
Раздавшийся голос заставил ее вздрогнуть. Перед ней стояла надзирательница с перекошенным лицом, та самая, которая помогала ее обыскивать.
