Именно в этом смысле интерпретируя соборность, пытался примирить Западную и Восточную церкви Соловьев: «Нет никакого принципиального и справедливого основания для антагонизма между папским единовластием и соборным началом восточной церкви. Для христианства существенна идея первосвященника, необходимо присутствие в Церкви архиерея, непрерывным преемством связанного с апостолами и Христом, единым вечным Первосвященником. Эта идея первосвященника на Западе представлялась преимущественно единолично, сосредотачиваясь в лице верховного первосвященника, Папы. На Востоке та же самая идея являлась преимущественно собирательно – в соборе епископов»>23. Соловьева дополняет и уточняет Лев Платонович Карсавин, питавший одно время симпатии к католичеству, однако, по его словам, не стремящийся «доказывать истинность католичества» и ставящий задачу «гораздо скромнее – посильное изображение духа католицизма»>24. Он пишет: «Можно с уверенностью сказать, что и на пути попыток обосновать видимую Церковь на принципах соборно-епископальной теории неизбежно придется придти к подобному же догмату, то есть к подобной же формуле погрешимой непогрешимости (речь идет об оговорках, обставляющих догмат – см. об этом выше – А.А.). Только епископализм не дает видимого единства Церкви на земле, а соборное начало не в силах обосновать постоянства этого видимого единства. Лишь монархическое строение видимой Церкви преодолевает пространство и время в земном ее существовании»>25.
И он прав, конечно. Если «соборность» понимать как главенство и условно непогрешимый авторитет соборов епископов, то она, в сравнении с единоличной властью папы выглядит нисколько не лучше и проигрывает даже по многим пунктам: будучи, как всякая демократия (в хорошем смысле ее), коллективным творчеством и уберегаясь этим от субъективизма, она, как и всякая же демократия, является весьма подверженной внутренним разделениям и спорам, находящим выход в лучшем случае в долгом согласовании, словом весьма неповоротливой и расплывчатой структурой, в отличие от всегда четко и однозначной позиции Папы, могущей меняться, но вполне определенной в каждый момент.
Более того, «в этом смысле соборность всегда признавалась и представителями церковного единовластия – Римскими Папами. Все те Вселенские Соборы, которые почитаются на Востоке, были признаны и Папами (если, конечно, забыть, что в 1460 году Папа Пий II буллой запретил всякую апелляцию к Вселенским Соборам, как унижающую достоинство Римских Пап – А.А.), не исключая и того из этих соборов (второго), на котором вовсе не было представителей западной церкви. Да и после злополучного разделения церквей соборное начало (в западном понимании – А.А.) проявлялось на Западе даже гораздо сильнее, чем на Востоке. Не говоря о великом множестве частных соборов во всех странах Европы, после разделения церквей было до двенадцати общих соборов всей западной церкви (которые именовались-таки Вселенскими, несмотря на разделение – А.А.), из коих на двух (Лионском и Флорентийском) были представители Православного Востока (речь идет о позорных попытках католицизма навязать унию – А.А.). Папское единовластие не утверждается в исключительном смысле и постановлениями последнего Ватиканского Собора. Слова non autem ex consensu ecclesiae, взятые в связи со своим контекстом, означают только, что решения, объявленные Папой ex cathedra, т.е. в качестве учителя всей Церкви, могут иметь законную силу и без формального согласия епископского собора и прочих верующих. Этим ограничивается, но не исключается значение соборного начала в Церкви»
