Это письмо не походило на другие. Это было первое письмо с фронта, в котором он ничего не приукрашивал. Он написал, что теперь он в полку больше не чужак, и рассказал о том, как Отто помог ему стать в аду своим и превратил его в официального писаря для всех, кому нужна помощь, чтобы написать письмо домой. Кроме того, приближалось Рождество, и пора было честно признаться матери, что он не сможет выполнить обещание, данное ей на платформе магдебургского вокзала, перед тем как его вырвали из ее объятий и втолкнули в вагон.
«Не волнуйся, мама, – сказал он ей тогда. – Все говорят, что к Рождеству война закончится и мы вернемся домой».
Но самое интересное заключалось не в том, что он впервые был честен с матерью, а в том, что ему, как официальному писарю полка, пришлось десятки раз писать о том же по просьбам других солдат. Десятки раз он слово в слово повторял одни и те же фразы в письмах десяткам матерей от десятков своих товарищей, которые, как и он, обещали вернуться домой к Рождеству.
И именно тогда, после того как все посмотрели правде в глаза, в аду произошло первое чудо.
Произошло оно 11 декабря, в тот самый день, когда Йоханнес вернулся на первую линию.
Зловещий свисток молчал. Все было спокойно. Партия в карты, книга о композиторе, который умер больше ста шестидесяти лет назад, музыкальная пьеса, сыгранная беззвучно…
И вдруг из британских окопов кто-то крикнул по-английски:
– Доброе утро, фриц!
Британские и немецкие траншеи находились так близко друг от друга – между ними было каких-то сорок-пятьдесят метров ничейной земли, – что, когда ветер дул с британской стороны, британцы иногда что-нибудь кричали немцам. В ответ кто-нибудь из немцев выкрикивал какое-нибудь ругательство, и на этом все заканчивалось.
Вот и в то утро – хмурое декабрьское утро, когда холод пробирал до костей, – немцы услышали голос из траншеи противника:
– Доброе утро, фриц!
Британцы называли всех немцев фрицами или джерри.
Йоханнес отложил книгу. Его товарищи переглядывались, но приветствие британца осталось без ответа – от холода никто не мог даже говорить.
Через несколько секунд тот же голос, но уже чуть более forte, повторил:
– Доброе утро, фриц!
И тогда Отто положил на землю карты и смело и громко, словно давая понять, что оценил шутку и готов ее поддержать, крикнул scherzando:
– Доброе утро, томми!
Всех британцев немцы называли томми.
– Как дела, фриц?
– Хорошо.
– Вылезай из траншеи и иди сюда!
– Нет, томми! Если я вылезу, ты меня застрелишь.
– Я не буду в тебя стрелять, фриц! Иди, не бойся! Я тебе сигарет дам!
– Нет! Давай так: выхожу я, и ты тоже выходишь. Выходим оба и идем вперед. Встретимся посередине.
– Согласен!
Сказано – сделано. Обмен приветствиями перерос в разговор, и вот уже Отто осторожно высовывает голову из траншеи.
Выглянув из-за бруствера, Отто убедился, что британец делает то же самое. Оба вылезли из траншей, подняли руки и медленно, шаг в шаг, двинулись навстречу друг другу. Из немецких и британских траншей, затаив дыхание, следили за ними их товарищи.
Встретившись посередине ничейной земли, они опустили руки и обменялись рукопожатиями. Англичанин протянул Отто обещанную пачку сигарет, а Отто в ответ достал из кармана полплитки шоколада. И тут все томми и все фрицы начали бросать в воздух шапки и кричать «ура». Воодушевленные примером, другие солдаты, по пятнадцать-двадцать человек с каждой стороны, тоже осмелились выбраться на
