История одного рояля - страница 25

Он ходил по ничейной земле, втянув голову в плечи и испуганно озираясь, пока не столкнулся с одним из томми в чине капрала. Йоханнес сразу узнал в нем того англичанина, что несколькими днями раньше заговорил с немцами из своей траншеи, а потом встретился с Отто на ничейной земле; того самого, что во весь голос читал стихи Мильтона, заставив смолкнуть рождественские песнопения. Лет двадцати пяти, среднего роста, наделенный природной элегантностью (чего стоили одни с математической точностью отмеренные усы!), он казался спокойным и уверенным в себе. Йоханнес стоял перед ним, не зная, что сказать. Англичанин нашелся первым. Он начал рыться в карманах в поисках подходящего подарка – чего-нибудь ценного, достойного момента, который все сейчас переживали.

Подходящий подарок нашелся не в кармане: англичанин заметил, что на кителе Йоханнеса не хватает пуговицы. Ткнув пальцем в пустое место, он взялся за одну из золоченых пуговиц своего капральского мундира, с силой дернул и протянул оторванную пуговицу Йоханнесу, который, приняв подарок, вполне правильно произнес Thankyou[18] и приложил пуговицу к пустой петле, давая понять англичанину, что пришьет ее, как только появится свободная минута.

Теперь был черед Йоханнеса. Но он от волнения никак не мог собраться с мыслями и придумать, что подарить в ответ.

Капрал замахал руками, показывая, что ничего дарить не надо, но Йоханнес жестом остановил его. Сняв ранец, он вынул из него ноты Дебюсси, присланные директором Крелем. Написал в правом верхнем углу, кто он такой и откуда, и протянул ноты англичанину. Подарил от души. К тому же он столько раз, в каждую свободную минуту, читал и перечитывал в траншеях эти ноты, что давно выучил их наизусть. И хотя ему не пришлось сыграть эту пьесу, светлая музыка Дебюсси, которая помогала ему выжить на этой ужасной войне, нота за нотой перетекла с бумаги в его душу и запечатлелась в ней навсегда.

Британец удивленно смотрел на ноты, и Йоханнес понял, что этот элегантный и уверенный в себе капрал понятия не имеет о музыке. Он жестами объяснил, что он пианист. томми понял, кивнул. Его Dankeschön[19] прозвучал почти безукоризненно.

Завершив обмен, они тепло (рождественское настроение их еще не покинуло) пожали друг другу руки и разошлись: день клонился к вечеру, и пора было возвращаться в траншеи.

26 декабря все вернулись к своим обязанностям. Пошел снег, и белые хлопья падали на ничейную землю, заметая следы удивительного чуда – второго чуда, которое, как и первое, не смогло ничего изменить и тоже diminuendo сошло на нет, не в силах противостоять абсурдной логике войны.

Начальство пригрозило: тех, кто еще раз осмелится брататься с противником, ждут арест и суровое наказание, и страх перед наказанием убил всякую надежду на взаимопонимание, на ослабление вражды и, может быть, даже на мир.

А все это было возможно. Было возможно взаимопонимание – это показали рождественские стихи и гимны. Для того чтобы исчезла вражда, достаточно было футбольного мяча, бритвы, нот, золоченой пуговицы, карандаша, куска шоколада… А что касается мира, то солдаты, будь у них право решать, заключили бы его за пять минут.

Но – ни взаимопонимания, ни ослабления враждебности, ни мира. Казалось, золоченая пуговица на кителе Йоханнеса и отсутствие в его ранце нот Дебюсси были единственными свидетельствами того, что счастье было. Счастье, которое должно было длиться вечно. Однако война не хотела помнить ни о чем хорошем и упрямо продолжала свой путь к бездне.