– Ты должен идти вперед, – добавил старик. – У тебя огромный талант, и ты сможешь достичь всего, чего захочешь. Поэтому мы с твоей матерью решили, что тебе следует отправиться в Лейпциг и продолжить образование в Королевской консерватории.
На лице Йоханнеса не дрогнул ни один мускул. В душе он всегда понимал, что этот момент когда-нибудь настанет. Он читал об этом в биографиях почти всех музыкантов. Переломный момент. Краеугольный камень в становлении человека.
Его охватило волнение. Лейпциг представился ему Ханааном, землей обетованной, где текут молоко и мед. Ухватившись за крышку стола, он глубоко вздохнул, чтобы успокоить биение сердца, и увидел, как по щеке матери скатилась слеза – слеза радости и печали. Как она радовалась за него! И как в то же время ей было за него страшно! Он же совсем еще ребенок! Йоханнесу было всего пятнадцать, и мать боялась, что вдали от дома с ним может что-нибудь случиться. Очень боялась. И еще боялась остаться одна. Но она понимала, что решение об отъезде – это правильное решение, что именно так и нужно поступить. Они с герром Шмидтом давно во всех деталях обсудили этот вопрос. «Это предназначение Йоханнеса, – убеждал учитель. – И не стоит так беспокоиться: я уже все уладил».
Он действительно все уладил.
Старик в черном костюме, в больших круглых очках, с усами а-ля Ницше и почти лысым черепом сделал все, что мог. Несколькими месяцами ранее он съездил в Лейпциг, где встретился со своим бывшим учеником Штефаном Крелем, когда-то многообещающим молодым пианистом, а теперь ни больше ни меньше как директором Королевской консерватории города Лейпцига.
Решительно открыв дверь величественного здания на Грассиштрассе, старик шагнул внутрь, пересек вестибюль и по широкой лестнице из белого мрамора поднялся на второй этаж. Секретарша тут же, не заставив ждать в приемной ни секунды, пригласила его пройти в кабинет директора.
Они не виделись много лет, и директор Крель встретил герра Шмидта так, как и должен встречать учителя ученик, не забывший, что своими профессиональными успехами он в большой степени обязан тому, кто его когда-то учил. Едва герр Шмидт показался в дверях, директор – костюм в клетку, безукоризненный пробор в набриолиненных волосах – машинально пригладил бородку, вскочил, словно подброшенный пружиной, и, вытянув вперед длинные руки, шагнул навстречу. Они обнялись. А после долгих объятий, рукопожатий и похлопываний по плечу бывший ученик и бывший учитель удобно расположились в глубоких креслах у большого окна, в которое лился солнечный свет.
Директор Крель распорядился, чтобы его не беспокоили и чтобы принесли кофе. Начался обычный в таких случаях разговор. Собеседники обменялись новостями, поговорили о прошлом и от души посмеялись, вспоминая разные забавные случаи. Но уже через несколько минут старый учитель, давно усвоивший, что время – слишком большая ценность, чтобы тратить его на пустяки, перешел к делу. Когда секретарша внесла кофе и бисквиты, он уже стоял перед директором Крелем и с жаром говорил о Йоханнесе. Говорил с воодушевлением и страстью, проснувшимися в его душе в день, когда он познакомился с этим мальчиком. Герр Шмидт рассказал директору Крелю, как семилетний ребенок впервые сел за инструмент и заиграл так, словно это было самым легким делом на свете, о постоянном crescendo его музыкальной вселенной, о том, чего достиг Йоханнес за каждый год занятий, о его необыкновенном таланте и удивительном трудолюбии…
