А я? Я была лишь тенью его тени.
Но у меня ещё оставалась толика самоуважения и решимость. Тихая, будто подрезанная, но всё ещё живая.
К утру я знала точно: сегодня всё должно быть сказано.
______
На кухне было прохладно. Пахло затхлой тишиной, ночной пылью и остатками её духов. Воздух казался чужим. Даже картины на стенах были не моими. Всё будто вывернулось наизнанку: знакомое стало враждебным. Безмолвным. Равнодушным.
Я знала, что Тимур скоро спустится. Он всегда спускался в это время: в костюме, с телефоном, с таким видом, будто он один на этом свете живёт по графику, а все остальные – для фона.
Он выпьет кофе. Может, что-то бросит мимоходом... И уедет.
Но не сегодня, не сейчас. Сегодня у него не получится уйти просто так.
Сегодня я скажу.
___
Утренний свет лег на стол, выхватывая из полумрака крошки, грязные чашки, пустую коробку от макарунов.
Я машинально закинула посуду в посудомойку, включила газ и поставила на огонь турку.
Насыпала молотый кофе, налила воду. Следила, как пузырьки начинают медленно собираться у стенок. Варила, как раньше, по привычке, на двоих: для себя и для него.
Достала из соседнего шкафчика две чашки: чёрную, с золотой надписью «Биг-босс» и голубенькую с вытертым бежевым краем. Разлила ароматную жидкость по кружкам. Поставила обе на стол.
Горький запах кофе чуть согрел пространство, но не меня.
Ежась присела на край табурета, осторожно, чтобы не обжечься, пригубила из своей. Сделала всего один глоток и отставила чашку. Она осталась полной. Нетронутой. Кофе был… не такой. Слишком резкий, слишком горький. Будто бы пережженный.
Или просто чужой?
Я сидела, сжав руки в замок, и ждала.
_______
Его шаги я услышала сразу. Чёткие. Размеренные. Уверенные. Как будто по мрамору, а не по деревянной лестнице. Он спускался медленно, с чувством собственной важности.
Когда вошёл на кухню, даже не посмотрел в мою сторону.
— Где завтрак? — это было первое, что он сказал. Не «Доброе утро», не «Как ты себя чувствуешь», не «Прости за вчерашнее». Только это.
Я молчала.
— Если тебе лень – могла бы хоть предупредить. Я бы сказал Лиле, чтобы приехала пораньше. Ненавижу вот это: когда без системы.
Он прошёл мимо, взял свою чашку кофе, как само собой разумеющееся. Отпил.
— Хоть кофе сварила и на том спасибо, — буркнул. Не с благодарностью, а издевательски-насмешливо.
Поставил чашку. Осмотрел меня. Возмущенно приподнял бровь:
— Господи, Алиса… Ты себя в зеркале-то видела? Глаза, как у панды и заплывшие какие-то – смотреть тошно. И лицо… Пойди уже, приведи себя в порядок. Лёд там приложи, или, не знаю что, там вы, бабы, в таких случаях делаете. И завязывай нюни распускать – это давно никого не трогает. Ну правда! Сорок лет — не возраст, чтобы начинать играть в жертву. Смешно же, честное слово!
Он сел. Сделал ещё глоток. Вздохнул.
— Ну?
Я встала. Сердце заколотилось, как у пойманной птицы.
— Я подаю на развод.
Слова вышли тихо. Но чётко. Как приговор.
Он не понял сразу. Просто уставился на меня. Потом — медленно отставил чашку. Словно услышал не то.
— Повтори.
— Я подаю на развод, Тимур. Сегодня. Я ухожу.
Молчание. Долгое. Будто кто-то выключил звук.
Потом он медленно встал.
— Ты… что? — в его голосе появилась трещина. Настоящая, не наигранная, — Ты в своём уме?
— В полном, Тимур.
— Это шутка?
— Нет.
— И куда ты, интересно, пойдёшь? К маме, которой нет? Или к своей бухгалтерше в Химки? Ты хоть представляешь, на что ты собираешься жить?
