И я ненавижу это.
Потому что он хам и самодовольный грубиян.
И все равно я смотрю на фото чуть дольше, чем нужно. Потому что Царев – тот, кто с первого взгляда ощущается как угроза. И голос, который я слышала в тренерской идеально ложится на его образ.
Так, копаем дальше.
Первые статьи с заголовками как из глянца:
«Золотой мальчик льда».
«Дуэт мечты: Царев и Морозова».
«Любовь на льду и вне его?».
Следующая статья: интервью после победы на чемпионате Европы:
«Работаем на износ. Но с Аленой нам легко – мы понимаем друг друга с полувзгляда».
Щелкаю дальше.
О! Вот оно.
«Травма, которой не должно было быть. Царев разрывает мениск – будущее под вопросом».
«После операции и долгой реабилитации Кирилл исчез из медийного пространства».
Читаю. Глотаю строки, как глотки воды после бега.
«…Источник сообщает, что пара с Морозовой распалась не только на льду, но и в жизни. Официальных комментариев не было».
Так вот почему он теперь такой… злой. Мирно сойти с дистанции не получилось.
Кладу телефон на грудь. Закрываю глаза. В груди ощущается неприятный осадок и странная, горькая жалость. Не только к себе.
Он зол на весь мир. И на меня – за то, что я случайно оказалась рядом, когда он вынужден снова возвращаться. Не по своей воле.
Но если он думает, что я сломаюсь от его взглядов и подколов, то он меня плохо знает.
Хочешь войны, Царев? Будет тебе и лед, и пламя.
Арина
Я просыпаюсь от дикой боли. Не от будильника, не от солнечного света, а от ощущения, что мое тело объявило мне бойкот.
— О-хре-неть, — выдыхаю сквозь стиснутые зубы, когда пытаюсь повернуться на бок.
Все тянет, ломит, горит. Будто меня всю ночь били деревянными битами и ехидно приговаривали: «Ты же хотела поработать, Арина, держи теперь».
Встаю с кровати. Нет, не так. Сползаю с кровати, поскрипывая, как заржавевшая деталь. Шаркаю до кухни, хватаю первую кружку, что попадается под руку, и включаю кофеварку.
Утренний кофе, как лекарство.
Руки дрожат. Спина ноет. Ноги… я вообще не уверена, что они мои.
Слышу, как в комнате звонит мой телефон. На экране светится Паша, хореограф.
— Жива? — первым делом спрашивает он, даже не здоровается.
— Я умираю, — хриплю я в трубку, как солдат после боя.
— Нормально! Значит, работали не зря. Горячая ванная и больше движений. Если останешься лежать дома – закиснешь.
— Я не закисну. Я… запеку себя в плед и законсервирую, — ворчу и пытаюсь застелить свою кровать, даже руки болят. — Сегодня же выходной?
— По желанию. Если хочешь – приезжай, покатаемся. Мягко, без нагрузок.
Соблазнительно. Но нет.
— Паш, я сегодня дома поумираю.
— Как знаешь, — отвечает он.
— Еще не известно с кем я буду кататься?
— Нет. Пока я буду твоим временным партнером. Ты ж не против?
— Нет, я не против.
— Вот и договорились. Отдыхай, — и он сбрасывает.
Я плетусь на кухню, забираю кружку с ароматным кофе и иду в гостиную. С болезненным стоном сажусь на диван, укрываюсь пледом по самые уши, делаю глоток кофе и тут же застываю, вспоминая вчерашний разговор. За приоткрытой дверью. В тренерской.
— С этой пигалицей? Ты ее на льду видел?..
— Великая работа – два яйца пожарить…
Ух, как же это меня задевает. У меня внутри снова все сжимается. Сколько я ни прокручиваю этот разговор в голове, он не становится мягче.
Он просто противный. Как заноза под ногтем.
Царев.
Имя звучит, как вызов. Он явно не в восторге от перспективы кататься со мной. Хотя… со мной-то он и не должен.
