И вдруг не сдержался от улыбки; будто, они муж и жена, сидящие в комнате за чашечкой кофе и рассуждающие о погоде…
– Чему Вы смеётесь? – удивилась она.
– Нет-нет, – спешно ретировался он, – Ничего.
– Ну, я же вижу, Вы о чём-то подумали. О чём?
– Умоляю Вас, Ваше величество, я не посмею, – возразил Алексей.
– Да, бросьте, – Елизавета дёрнула кончиком носа и вдруг заговорщически наклонилась ближе, – Мы здесь совсем одни. Кто Вас осудит? Говорите.
Он захлебнулся запахом её духов и, потеряв чувство самосохранения, признался:
– Никогда не мог себе представить, что однажды буду сидеть рядом с Вами, пить кофе и говорить о погоде так, будто бы… мы знаем друг друга много – много лет!
– А разве нет? – переспросила она, – Разве мы с Вами не знаем друг друга много-много лет?
Лёшка покачал головой:
– Русские говорят, чтобы узнать друг друга, надо вместе пуд соли съесть.
– Как это?! – Елизавета удивлённо заморгала, – Зачем есть столько соли?
– Такая пословица, – пояснил он, – То есть пережить сообща много разного горя.
Она пристально посмотрела ему в глаза:
– Странная пословица. Разве бывает горе сообща? Горе бывает только в одиночку. А, если ты в своём горе не одна, то это уже не горе; это – счастье.
Алексей застыл, не сводя с неё глаз.
– Ладно, – вздохнула Елизавета, – Давайте посмотрим рисунки Варвары Николаевны.
– … Что? – прошептал он, находясь в плену своих грёз, – Какие?
– Те, что Вы принесли.
– А-а…, – он торопливо схватил с колен папку и неловко открыл её не с той стороны; листы с акварельными набросками веером рассыпались по полу.
Лёшка начал, ползая на коленях, собирать их. Елизавета Алексеевна, растерянно наблюдая его старания, тоже присела и подобрала пару листов. Засмотрелась на подобранный эскиз и не удержалась от реплики:
– Царское село, заснеженный пруд. Боже, как я люблю это место! Как же там упоительно хорошо летом. Здесь я плакала, когда Дороти уехала домой.
И она уселась на пол, погрузившись в воспоминания. Лёшка подполз к ней и присел рядом, тоже разглядывая рисунок.
– Алексей Яковлевич, подайте во-он тот эскиз. Это Павловск, беседка. Единственное место в Павловске, которое мило моему сердцу. Только позвольте мне не говорить, почему именно, – с легкой долей кокетства произнесла она, оборачиваясь к Алёшке, и взгляд её упёрся в странный медальон на шее юноши, во время ползания выскользнувший из-под ворота рубашки:
– Что это у Вас? Какая интересная вещица.
И она дотронулась рукой до гладкого, похожего на большой янтарь кругляша. Внутри прозрачной субстанции она разглядела цветок с множеством пальцеобразных лепестков и обрадовалась:
– Ой! Это ромашка. Там, внутри!
– Да, – подтвердил Лёшка, боясь дышать оттого, что, рассматривая медальон, Елизавета придвинулась так близко, что он ощущал на щеке прикосновение её волос, – Это та… самая. Помните? Что Вы подарили мне десять лет назад.
– К-как это возможно? – заикаясь, пролепетала она.
– Я с-сперва хранил её в книге, – признался Лёшка, тоже заикаясь, – Н-но потом понял, что она вот-вот рассыплется и… п-попросил одного ювелира. Он залил её в янтарную смолу… В-вот.
– Для чего…? – Елизавета не успела договорить.
В дверь постучала фрейлина и тревожным голосом сообщила:
– Ваше императорское величество! Пожаловала вдова-императрица Мария Фёдоровна! Она уже вышла из кареты и направляется сюда.
– Что?! – осеклась Лиз и взглянула в глаза Алексея с ужасом, – О, боже!
