Между кулисами рослый парень сунул мне в руки скатанный тонкий матрас и целлофановый пакет с тряпками.
– Неси!
– Зачем?
– Будешь новенькой, Штуцер велел.
Значит, новенькие у них тяжести передвигают, а этот обормот медвежьей наружности порожняком простаивает. Я схватила объемный сверток, закрывающий видимость, и ринулась к сцене.
– Ступенька! – послышалось сзади.
Поздно. Ноги уже подкосились, я летела вперед и вниз, уповая на мягкость подстилки, предусмотрительно переданной мне загадочным Штуцером.
– Осторожно! – Тонкие руки обхватили тюфяк с другой стороны и с заметным усилием вернули мою фигуру в вертикальное положение
– Фиксируем! – раздался командный голос из зала. Как ни странно, он принадлежал утконосому старичку.
Я поставила сверток на пол, благодарно кивнула карманнице Ирине:
– Куда положить?
– Повтори! – потребовал Смольков.
Он еще и глухой?
– Куда положить, я спрашиваю?
По сцене пронесся смешок. Режиссер откинулся в кресле, рассматривая меня, как неведомое насекомое.
– Повторим эпизод, – пояснил гномик. Больше он не паясничал. Лоб нахмуренный, вдумчивый взгляд, в руках большущий блокнот с прикрепленной на пружинке ручкой.
– Вы хотите, чтоб я еще раз упала?
– Вас еще раз поддержат. Ну-ну, Евгения, смелее. Мы хотим, чтоб вы научились падать по собственному желанию. Чтоб падение у вас получалось естественно. – А этот как будто повежливей, имя мое запомнил, обращение на «вы» усвоил. – Постарайтесь, чтобы матрас не закрывал выступающий животик. Зритель должен сочувствовать будущей маме с первой секунды ее появления на сцене.
Что ни сделаешь для хорошего человека. Я вздохнула, подняла матрас, пристроила с левого бока. Левой рукой держать неудобно, но теперь ступенька видна, с чего бы терять равновесие? А живот как раз беззащитен, как бы Ира не подвела. Осторожно шагнула вперед, аккуратненько наклонилась в сторону «нежданной спасительницы».
– Нет, так не пойдет, – забраковал мои компромиссы Смольков. – В образ вникай: ты новенькая, первая ходка. Караульный ведет тебя в камеру, а там, как гадюки в колоде, уживаются сорок преступниц. Ты их очень боишься, понятно? Ничего не видишь под ногами, смотришь только вперед. Хочешь показать себя храброй, хочешь смелостью, словно щитом, защитить своего ребенка. Неожиданно падаешь. Никто не шелохнулся, лишь одна молоденькая воровка бросается на помощь. С этого эпизода начинается ваша дружба. Ира, сядь на табуретку, вскочишь и подхватишь.
Еще хлеще. Табурет далеко, а вдруг не успеет? Испуг на моем лице проявился вполне объяснимый. Раз десять пыталась упасть. Матрас тяжелел, как будто водой наливался. Раз десять девушка вскакивала, успевала.
– Не верю, – констатировал Смольков. «Станиславский» местного разлива.
– И я не верю.
– Что?
Я кинула на пол свертки, потерла затекшую руку.
– Не верю, что мне это нужно. Ни одна женщина в положении не станет рисковать ребенком ради ваших ухищрений. Положите любой подушку под юбку, пускай упражняется.
Зэчки одобрительно загудели. Многие проходили в спектакле немым серым фоном, и многие потихонечку возмущались, почему возможность выделиться предоставлена этой новенькой, грубиянке и неумехе. Смольков недоуменно безмолвствовал. Безумную, для которой родное дитя дороже игры на сцене, он наблюдал впервые.
Старичок потянул Иннокентия за рукав, что-то шепнул на ухо. Тот согласился.
– Усилим страховку. Леша, подойди.
