Ирина провела его в комнату сына и оставила их одних, закрыв за собой дверь так, словно хоронила заживо. Комната Кеши была похожа на монашескую келью. Узкая кровать, застеленная серым покрывалом. Письменный стол, на котором царил идеальный порядок. Никаких плакатов, никаких гаджетов, никаких признаков подростковой жизни. Только стены. Они были пусты, за исключением нескольких листов, прикрепленных кнопками. Это были его рисунки. Те самые. Голова манекена, сломанная кукла, оловянный солдатик. Вживую, на стене его комнаты, они выглядели еще более тревожно. Как окна в другой, безвоздушный мир.
Сам Иннокентий сидел за столом и смотрел в окно на падающий снег. Он не обернулся, когда Арион вошел.
– Мама сказала, что вы придете, – произнес он, не поворачиваясь. Его голос был ровным, лишенным интонаций. Голос старика в теле подростка.
Он был высоким и худым, почти прозрачным. Темные волосы падали на лоб. Когда он наконец повернул голову, Арион встретился с его взглядом. Умные, холодные, почти черные глаза. Взгляд человека, который видит мир как набор схем и формул. В нем не было ни страха, ни враждебности. Только отстраненное, анализирующее любопытство. Он рассматривал Ариона так же, как Арион рассматривал его.
– Меня зовут Арион. Мы старые знакомые с твоей мамой.
– Я знаю, – сказал Кеша. – Она рассказала. Вы… психолог.
– Был им. Сейчас нет.
– Людей не бывает бывших, – возразил мальчик с легкой, почти незаметной усмешкой. – Меняются только вывески на дверях.
Арион сел на единственный стул. Тишина была вязкой. Он понимал, что обычные вопросы – «Как дела в школе?», «Чем увлекаешься?» – здесь не сработают. Они будут восприняты как грубое, примитивное вторжение.
– Ты хорошо рисуешь, – сказал Арион, кивнув на стены. – Очень точно.
– Точность – это единственное, что имеет значение, – ответил Кеша, снова отворачиваясь к окну. – Все остальное – эмоции. Шум.
Он не хотел говорить. Он выстроил вокруг себя идеальную защиту. Стену из холодной логики и молчания. Арион уже думал, что эта встреча – полный провал. Но тут мальчик снова повернулся.
– Хотите сыграть?
Он кивнул на старую шахматную доску, стоявшую на низком столике у кровати. Фигуры были расставлены.
– В шахматы? – удивился Арион.
– Это лучший способ поговорить. Меньше слов, больше смысла.
Арион принял вызов. Он сел за доску. Кеша играл белыми. Его первый ход был стандартным, книжным. Но уже через несколько ходов Арион понял, что играет не с подростком. Мальчик играл агрессивно, непредсказуемо, жертвуя фигуры ради стратегического преимущества. Он не просто играл. Он думал. Он просчитывал варианты на много ходов вперед. Его тонкие, длинные пальцы двигали фигуры с такой же холодной, отстраненной точностью, с какой его карандаш вырисовывал трещины на фарфоровых лицах кукол.
Они не произнесли ни слова за всю партию. Только щелчки передвигаемых фигур и шум снега за окном. Это был поединок двух интеллектов, двух мировоззрений. Арион пытался прочесть его по его игре, по его тактике. Он видел в ней любовь к сложным, нелинейным решениям. Презрение к материальным потерям ради главной цели. И невероятную, почти жуткую концентрацию.
Партия длилась почти час. Арион проиграл. Не разгромно, но безоговорочно. Кеша загнал его в цугцванг – ситуацию, когда любой ход только ухудшает позицию.
Он поставил мат его королю.
– Шах и мат, – произнес он своим ровным голосом. – Спасибо за игру.
