– Это значит, что твой сын очень… наблюдателен, – сказал он, подбирая слова с осторожностью сапера. – И у него очень специфический взгляд на мир.
– Но это ведь ненормально! – ее голос снова сорвался. – Рисовать такое… так… Это…
Она не смогла закончить, задыхаясь от ужаса, который не смела назвать.
– Норма – это очень условное понятие, Ирина.
– Не говори со мной как с пациенткой! – она вскинулась, и в ее глазах на миг блеснул гнев. – Я пришла к тебе не за этим! Я пришла за помощью! Поговори с ним. Пожалуйста. Ты единственный, кто может.
– Я больше не работаю. Я не…
– Я не прошу тебя его лечить! – перебила она. – Я не прошу ставить ему диагноз и выписывать таблетки. Я прошу тебя просто поговорить с ним. Как… как человек с человеком. Ты ведь всегда был таким… умным. Ты умел слушать. Может, он тебе расскажет то, чего не рассказывает мне. Может, ты поймешь, что с ним происходит. Может, это просто… просто мрачные фантазии. А может… – она снова сникла. – А может, и нет. Я должна знать, Арион. Я должна.
Он смотрел на эту сломленную, испуганную женщину. На это воплощение материнского страха. И он видел в ней эхо своей собственной истории. Эхо Евы. Он вспомнил ее последние слова о его холодности, о его отстраненности. Он вспомнил, как подвел ее, проглядел за своими теориями живую, страдающую душу. И он понял, что не может снова совершить ту же ошибку. Не может просто отмахнуться, спрятаться за своим обетом молчания, оставить эту женщину одну с ее кошмаром. Это было бы предательством. Не ее. Себя самого.
Но и согласиться было страшно. Это было слишком близко. Слишком похоже на то, от чего он бежал. Разговаривать с мальчиком, который рисует сцены убийств, которые он же и расследует. Это была прямая дорога в безумие. Шаг в тот самый лабиринт, из которого он только начал выбираться.
Он встал и подошел к окну. Снег за стеклом стал гуще, мир превратился в белое, непроницаемое марево. Он оказался перед выбором, которого так боялся. Спрятаться и сохранить свой хрупкий, иллюзорный покой. Или шагнуть в эту метель, рискуя заблудиться в ней навсегда, но пытаясь, может быть, впервые в жизни, не проанализировать, а помочь.
– Хорошо, – сказал он, не оборачиваясь, его голос прозвучал глухо. – Я поговорю с ним.
Ирина шумно выдохнула, словно до этого не дышала совсем.
– Но при одном условии, – продолжил он, поворачиваясь к ней. – Это будет неформально. Никаких сеансов, никакой терапии. Одна, может быть, две встречи. Я просто… познакомлюсь с ним. Попытаюсь понять. И это все. Я ничего не обещаю, Ирина.
Она кивала, ее глаза снова наполнились слезами, но на этот раз – слезами благодарности.
– Спасибо. Спасибо, Арион. Этого… этого более чем достаточно.
Он провожал ее до двери. Когда она ушла, он еще долго стоял в прихожей, прислушиваясь к тишине. Он только что добровольно надел на себя петлю. Он согласился войти в самую темную комнату этого дома, не зная, кто ждет его внутри – испуганный ребенок или хладнокровный монстр. И впервые за долгое время он почувствовал не страх, а что-то другое. Странное, почти забытое чувство ответственности.
