Через несколько дней Арион пришел снова. Ирина встретила его на пороге с немым вопросом в глазах, но он лишь молча прошел к комнате Иннокентия. На этот раз он принес с собой небольшую картонную коробку.
Кеша сидел в той же позе, за тем же столом, глядя на улицу. Шахматная доска была убрана. Комната снова казалась неприступной кельей. Арион вошел и, не говоря ни слова, поставил коробку на стол перед мальчиком. Потом сел на свой стул и стал ждать.
Кеша медленно, с видимой неохотой, повернул голову. Его взгляд скользнул по коробке, потом по лицу Ариона. В его глазах не было любопытства. Только настороженность. Прошла минута. Две. Тишина была такой густой, что в ней, казалось, можно было утонуть. Наконец, мальчик протянул руку и аккуратно поднял крышку.
Внутри, на подложке из ваты, лежали обломки. Детали старой, когда-то красивой модели парусника. Сломанная пополам мачта, разорванные нитяные ванты, треснувший корпус, несколько крошечных спасательных шлюпок. Это был кораблик, который Арион нашел в антикварной лавке. Он сам сломал его перед приходом. Осторожно, но необратимо.
Кеша долго смотрел на эти руины. Его лицо оставалось непроницаемым. Арион ждал. Это был его ход в их безмолвной партии. Он не задавал вопросов. Он предложил ему диалог на его языке. На языке сломанных вещей.
Наконец Кеша начал действовать. Он не посмотрел на Ариона. Он просто вынул из ящика стола небольшой пенал с инструментами – крошечные пинцеты, тюбик с клеем, увеличительное стекло, моделистский нож. И начал работать.
Его пальцы двигались с той же уверенной, отстраненной точностью, с какой они двигали шахматные фигуры. Он брал пинцетом обломок мачты. Изучал его под лупой. Наносил микроскопическую каплю клея. Соединял две части. И замирал, ожидая, пока клей схватится.
И в процессе этой кропотливой, почти хирургической работы он заговорил.
– Неправильно, – сказал он, его голос был тихим, почти шепотом. Он говорил не с Арионом. Он говорил с корабликом. С самим собой. – Слом. Здесь. Нарушена структура.
Он взял одну из нитей-вант.
– Порвано. Узел должен быть морским. Неправильный узел – это хаос. Все запутается.
Он говорил отрывисто, фразами, похожими на команды. Арион молча слушал. Он не вмешивался, боясь спугнуть этот хрупкий момент контакта.
– Все должно быть на своем месте, – продолжал бормотать Кеша, приклеивая крошечную шлюпку на ее крепление. – Каждая деталь. У всего есть свое место. Свой порядок. Когда порядок нарушается… это больно. Вещи кричат. Когда они сломаны.
Арион смотрел на его сосредоточенное лицо, на то, с какой нежностью и в то же время с какой холодной методичностью он возвращал обломкам целостность. И он понял.
Это был его мир. Мир, где сломанные вещи кричат от боли. Мир, где главная добродетель – это восстановление утраченного порядка. Это была та же самая философия, которую исповедовал «Декоратор». Только у Кеши она была направлена на неодушевленные предметы. На осколки мира. А у убийцы – на живых людей.
