– А тот где был? – сурово спросил Алексей Поликарпович, имея в виду Степана. С некоторых пор отец его по имени не называл.
– Господь с тобой, отец. Он впереди ехал.
– Не стал я его кликать, уже потом сват Макей ево остановил, – простонал с кровати Лаврентий. – Не впервой воз поднимать…
– «Не впервой!» – передразнил его отец. – Дохля и ротозей! В твои годы я застрявшую лесину на лесоповале плечом сымал. « Не впервой…» Лошади где?
– В проулке, у избы Ивана Скворца. И Серко и Каурая, – охотно отвечала за Лаврентия мать. Знала: тревожить сына нельзя, а отец горяч и несдержан. – Степан, как Лаврентия привел, так и побежал к лошадям. Негоже, говорю, заворачивать назад – пути не будет. – Голос Петровны дрогнул, она стала сморкаться в передник. – Велела я ему перекусить зайти. Решай, отец, кто со вторым возом поедет… – говорила, и втайне надеялась, поедет сам.
– Ну-ну, утри мокрое место, – смягчился Алексей Поликарпович. – Матрена, сходи к баушке Лукерье – парню надо живот поправить>16. Он обвел горницу взором и загремел снова:
– Манька где? Живо, баню топить надо!
– Не мельтеши ты, отец! Пошла Маруся по воду. Без тебя как-нибудь…
Матрена перед выходом повязала платок на голову и укоризненно глянула на свекра. Тот перехватил взгляд снохи, проворчал:
– Не проглотит она твово мужика, давно без зубов… – сгребая в горсть бородищу, вышел во двор. Затем вернулся, вспомнив, что не сказал главного. – Вот скажи, – обратился к жене, – тому, пускай едет с углем. Один! Да накажи, в контору штоб зашел. Должок там за короб остался…
– Один? – всплеснула руками Петровна. – Рехнулся ты никак! С двумя возами да по горам. На ночь глядя!
Алексей Поликарпович строго глянул на жену, хлопнул дверью.
– Как есть рехнулся! – тихо проговорила Петровна и быстро завязала для сына в платок несколько яиц, кусок пирога с картошкой. – Варнак, угробить парня захотел, – бормотала она, быстро направляясь к дому Ивана Скворца.
Петровна приложила немало сил для того, чтобы отец сменил гнев на милость в отношении младшего сына, но все напрасно.
– Не быть по-твоему, заступница! – отрезал он. – Будет с меня! С одной доигрались: за решетку угодила! Неслухов-арестантов наплодила мне…
Отец велел выделить для Степана под еду отдельную поганую посуду и за общий стол чтобы не садился… Да что он, не сын разве? Басурман, нехристь какой, али веры не нашей? Что же в доме творится? Хотела воспротивиться, но он такое сказанул, чуть было язык не проглотила. Самого хыть из собачей посудины пои-корми за слова такие, лихоманка косматая! Степан поедет, не ослушается, но проедет ли? Время такое теперь – ни на санях, ни на телеге…
С Успенья>17, перед началом бабьего лета, объявлялся набор в завод. По деревням и селам сновали вербовщики. Набирали каталей и засыпщиков к домнам. Обещали манну небесную буровщикам, ломщикам и сортировщикам в карьеры и шахты. Гнала нужда мужиков на казну работать. У одного землицы столько, что корова ляжет – хвост протянуть негде. У другого землю обрабатывать нечем – лошадь пала. А с тех пор, как Косотурские заводы попали в казенные руки, брали людей и не спрашивали. Горный начальник, державший в своем кулаке всю гражданскую и военную власть округа, рассылал по округе солдат и казаков. Плакали дети, в исступлении ломали руки потерявшие кормильца женщины, но нужные заводам сотни рабочих были добыты. Не трогали тех, кто заранее подписывал договор на поставку угля в завод.
