Я пока ещё не встречал людей, смотревших первый фильм Ильи Авербаха по сценарию Натальи Рязанцевой. То есть наверняка я их встречал (питерские? ведь наверняка?!), и мы, возможно, разговаривали о чём-то глубоком и важном, но ведь глубокого и важного так много (равно как поверхностного и суетного), что Кузяев Валентин нам собеседником не стал.
А это прекрасное кино про людей, которые не умеют разговаривать – потому что никогда не сталкивались с вопросом. А когда вопрос возникает, то так трудно не отвечать на него хором то, что подразумевается спрашивающим, а начать думать, что же это означает для тебя самого.
В середине 90-х у меня на кухне стоял на столе телевизор с маленьким экранчиком. Наверное, «Сапфир». Телевизор был, разумеется, чёрно-белым. Вечером, когда все уже ложились, я иногда смотрел на кухне кино. Чтобы не мешать ближним спать, звук включался минимальный – на грани слышимости.
Иногда это очень помогало. Например, «Кошмар на улице Вязов» в чёрно-белом и практически немом варианте на экране с тетрадный лист оказался не страшным. Вернее, не таким страшным, каким и представить себе не могу, если бы…
И «Тени забытых предков» я смотрел точно так же. Полностью погруженный в маленький экранчик, затягиваемый происходящим – и мир фильма был насыщен цветом, звуком, заполняя всё пространство не только кухни, но и окружающего мира.
Потом был «Ашик-Кериб» – уже в цвете. Но это было не важно. Вернее, не так – конечно, для Параджанова цвет важен.
Но если бы цвета не было, он всё равно бы создал насыщенное цветом, и, если бы не было звука, фильм всё равно звучал бы.
Как целостны и совершенны, цветны и звучны его «чеканки» из ничего – выдавленные на кефирных крышках на зоне. А ведь каждый ребёнок разглаживал такие крышки и пробовал что-то на них изобразить – просто так. А Параджанов создал из них искусство – тоже просто так – потому что ребёнком и был. Со взрослой болью в сердце.
Я не знаю, что такое «Цвет граната».
Я не могу порекомендовать его, если меня спросят, какое кино бы посмотреть.
Мы же не говорим, что репортажная съёмка в теленовостях – это кино, хотя с точки зрения Люмьеров это будет фильмом самым наиестественнейшим. И ничтожный блокбастер с суперкомбинированными съёмками не отнесём к киноискусству, хотя как раз он демонстрирует возможности, которые позволили Мельесу окончательно (на некоторое время) развести кино и театр. И немое кино – это, конечно, другой вид искусства, сколько бы его ни объединяло со звуковым наличие движущейся картинки.
И «Цвет граната» – это не кино.
Я не знаю, что это. Это не живопись средствами кинокамеры, хотя Параджанов наслаждается кадром как картиной. Но в том-то и дело, что здесь не статика, а пауза в непрекращающемся движении.
Это не красота ради красоты, потому что у него красота включена в трагедию, любования которой нет.
Параджанов придумывает детали, из которых рождается неожиданное потрясение открывшимся миром, и придумывает мир, в котором любая незначительность обретает смысл.
И главная проблема: вся эта высокопарность вышеизложенного мной – всего лишь от моей собственной бедности. А Параджанов прост и чист в своём кинематографическом языке. Просто он первым догадался, что границ у кино нет вообще, а глубина кадра рождается из глубин создателя. Которым может стать и зритель. Если перестанет думать, что смотрит фильм.
