В школе я был «тот самый Стас»: нормальный, чуть дерзкий, с острым языком, играющий в футбол и не терпящий, когда кто-то повышает голос. Особенно на девчонок. Один раз видел, как учитель физики прикрикнул на Олю из параллельного – она даже вздрогнула. Я встал, громко сказал:
– Мужик на бабу не орёт. Ни при каких условиях.
Меня потом вызвали к завучу. А я смотрел всем им в глаза, не опуская взгляд. Мне плевать было на выговор. Главное – чтобы все знали, что я не такой. Я – не он.
Дома всё становилось другим. Дома мое тело будто сжималось, плечи поднимались, глаза автоматически искали папу. Он всё чаще был дома. Уволили. За пьянку, по-тихому. «Сократили», – сказал маме. Но я знал. Я чувствовал.
Он сидел на кухне. Пил. Молчал. Иногда включал телевизор так громко, что стены гудели. А потом, будто просыпался, шёл выяснять, почему суп не солёный, почему «шторы не постираны», почему мама «выглядишь, как из окопа вылезла».
Она всё чаще молчала. Пожимала плечами. Не оправдывалась. И это злило меня больше, чем его ор.
– Почему ты с ним живёшь? – спрашивал я. – Ну ты же видишь, он дно. Он же… всё. Он не человек. Он тень.
– Стасик, ты ещё не понимаешь…
– Да понимаю я! Просто тебе страшно! Ты привыкла!
Мама тогда отвернулась. И я знал – я её ранил. Но не мог остановиться. Меня внутри било как током. Я хотел кричать. Бить. Разрушить всё, чтобы она проснулась. Чтобы наконец увидела, кого выбрала. Чтобы… ушла. Спаслась. Спасла нас.
Вечером я не спал. Слушал шаги. Отец бродил по кухне. Стук бутылки, звук крышки. Потом снова шаги. Потом вдруг грохот. Я подскочил. Выбежал. Мама стояла в углу, прикрывая щёку. Он – посреди кухни, с перекошенным лицом.
– Ты… опять? – только и смог выдохнуть я.
Он повернулся.
– Сынок, ты чего… у нас тут… разговор.
– Разговор?! – у меня в голове гудело. – Ты ударил мать. Опять. И что? Думаешь, никто не заметит? Думаешь, ты имеешь право?
