Услужливая память захихикала…
Заткнись! Кто тебя просит? Я не хочу вспоминать!
Но и забыть– то не можешь – вкрадчиво проворковал внутренний голос…
Мужа моего Семёна избили до полусмерти – тяжеленная черепно-мозговая. Ушиб мозга. Нейрохирург ни за что не ручался. Говорил, что через шесть лет будет ясно, что к чему. А ещё говорил, хорошо, если Семён восемь лет проживёт. Десять лет – вообще подарок Господа Бога. Почти двадцать лет прошло. Головных болей нет и с мозгами у мужика нормально. Правда, говорит плохо. Никак слова не может подобрать. Из– за перестройки никуда устроиться не смог. Я за двоих работала. Отдаю себе должное – труд полегче не выбирала. В доме было всё! И даже больше. В 90– е годы дети сахар каждый день не видели, а у моих шоколад по всем столам валялся. Избаловала, конечно, и дочь, и мужа.
Ближе к шестидесяти годам Семён начал пить. И не просто выпивать, а пить по– чёрному. У меня к тому времени собственная квартира была и у дочери тоже. Я позвонила, говорю, мол, отец пьёт. А Алёнка мне – Вечно ты придумываешь!
Придумываю – так придумываю. Делайте, что хотите! Отцу под шестьдесят, дочери хорошо за тридцать… Я тоже жить хочу. Сколько можно, Вас, мои хорошие, нянчить?!
Дальше – хуже. Соседи стали жаловаться. Семён вечно пьяный. Того гляди, или газ взорвётся, или наводнение устроит. Короче, решила дочь у отца квартиру забрать. Дарственную он ей написал. В общем– то, правильно сделала. У пьяницы жилплощадь отнять – делать нечего! Ничего не могу сказать, за квартиру Алёнка платит, продукты отцу покупает. Приходящую домработницу наняла.
У Семёна соседка хорошая. Инна зовут. Простая женщина – не подлая и не глупая. Звоню я как– то ей на предмет узнать, как там господин алкоголик – жив, здоров? Ничего не случилось? А Инка мне, с места в карьер!
– Дарья, приезжай! У Семёна в квартире какие– то люди делают ремонт. Уж и замки в дверях поменяли. А Семёна давным-давно нет.
У меня руки– ноги стали ватными.
– Инночка, милая, звони Алёнке! Расскажи, что видела.
– А ты, что же, не хочешь позвонить? Дочь как Семёна, так и твоя.
– Инночка! Ты же через «глазок» всё видишь. Пока я приеду, Алёнка полицию вызовет. Хозяйка квартиры она. А я кто? Они со мной и говорить– то не будут.
Еле уговорила. Честно говоря, полиция и на мой бы вызов приехала. Мне другое нужно было. Прекрасно я понимала – это Алёнкиных рук дело. Решила втихаря родного отца упечь в какой-нибудь стационар– пансионат– профилакторий?! Развелось их, сволочей, как мух в сортире. Не получится, доченька, втихаря. Инка тебе сейчас позвонит и скажет: мать, мол, уже едет… И что ты мне врать будешь?! Пьёт не пьёт твой отец, моя хорошая, это его квартира, твоей бабушкой ему оставленная. Жил он в ней, живёт и будет жить! И только посмей… Ты меня знаешь!
Семён потом рассказывал, где был. Точь– в точь, как я думала. Говорит, ему там один мужик предлагал бумагу подписать и навсегда там остаться.
– Дашка, ты знаешь, какая сволочь этот мужик? Заставлял нас друг на друга доносить… – Эх, Семён– Семён! Это не надзиратель – дочь твоя предлагала тебе в том «Раю» остаться. Услуги– то платные. За бесплатно ты кому нужен?
Очень хорошо помню, как Семён сгорбился. Глаза на меня поднять не мог… Говорю ему:
– Сень, я долго буду тебя из преисподней вытягивать? То тебя бьют неизвестно за что, то ты пьёшь – остановиться не можешь, теперь вот пансионат тире психушка! Твою квартиру уж я не знаю подо что готовили. Все замки, вон, поменяли.
