Он долго готовился к этому разговору. Несколько недель он ходил сам не свой, искал нужные слова, но они ускользали. Наконец, в один из летних вечеров, когда на кухне собралась вся семья, он понял, что тянуть больше нельзя.
За окном стрекотали кузнечики, с поля тянуло запахом нагретого за день сена. Мама разливала по чашкам чай с мятой. Папа молча курил у открытого окна. Бабушка Аня, совсем уже старенькая и слабая, дремала в своём кресле.
– Мам, пап, – начал Сергей, и его собственный голос показался ему чужим и слишком громким. – Мне нужно с вами поговорить. Серьёзно.
Мама поставила чайник и с тревогой посмотрела на него. Папа обернулся от окна. Даже бабушка открыла глаза. В воздухе повисло напряжение.
– Я… я заканчиваю школу, – продолжал он, стараясь говорить спокойно и твёрдо. – И мне нужно решать, что делать дальше.
– Ну, так решай, – сказал отец, выпуская дым. – Ты парень взрослый, голова на плечах есть. Мы с матерью любое твоё решение поддержим. В Москву, так в Москву. В техникум, так в техникум.
– Спасибо, пап. Только я не хочу ни в Москву, ни в техникум.
– А куда же? – удивилась мама. – Разве есть что-то ещё?
Сергей глубоко вздохнул, собираясь с духом.
– Я хочу поступить в Духовную семинарию. Я хочу стать священником.
Тишина. Густая, тяжёлая, оглушающая тишина, в которой стрекот кузнечиков за окном казался грохотом. Он видел, как побледнело лицо матери. Она медленно опустилась на табуретку, будто у неё подкосились ноги. Папа замер с самокруткой в руке, его лицо стало непроницаемым, как камень. Только бабушка в своём кресле перекрестилась мелким, старческим крестным знамением.
– Священником? – переспросила мама шёпотом, будто не веря своим ушам. – Серёженька… сынок… зачем? Это же не жизнь… Это же… крест. Тяжёлый, неподъёмный. Без денег, без почёта. Всю жизнь в бедности, в служении чужим людям. А своя семья? А дети? Мы же… мы же внуков хотели нянчить…
В её голосе звучала не злость, а глубокая, материнская боль. Она рисовала в своём воображении не высокий подвиг, а серую, безрадостную жизнь своего единственного, любимого сына.
– Это не так, мама, – попытался возразить Сергей. – Служение Богу – это самая большая радость.
– Радость? – горько усмехнулся отец. Он затушил самокрутку и повернулся к сыну. В его глазах не было привычной теплоты. В них был холод и непонимание. – Я всю жизнь работаю от зари до зари, чтобы у тебя всё было. Чтобы ты не знал нужды, в которой мы с матерью выросли. Чтобы ты выучился на нормальную профессию, крепко на ногах стоял. Чтобы дом построил, семью завёл. Чтобы человеком был. А ты что? В попы решил податься? Ходить в чёрном платье и кадилом махать? Этому я тебя учил?
– Пап, ты не понимаешь…
– Это я-то не понимаю?! – повысил голос отец. – Я всё понимаю! Это блажь твоя! Бабка тебе голову заморочила своими сказками! Отец Василий этот… Я думал, ты повзрослеешь – пройдёт. А оно, вон, как укоренилось. Я не для того сына растил, чтобы он от жизни бегал!
– Я не бегу от жизни! Я иду к ней! К настоящей жизни! – почти крикнул Сергей, чувствуя, как слёзы обиды подступают к горлу.
– Хватит! – вдруг раздался слабый, но твёрдый голос бабушки. Все обернулись к ней. Она сидела прямо, опираясь на подлокотники, и её выцветшие глаза строго смотрели на сына, а потом на внука. – Что вы раскричались, как на базаре? Решается судьба человека, а вы…
Она повернулась к отцу.
