Наступило долгожданное воскресенье. Утро без спешки, без галдежа, без расписаний. Они договорились заранее: без зрителей, без суеты, просто прийти – и начать. Не танцевать. Не примерять роли. А приблизиться. К себе. К друг другу. К той сцене, до которой оставалось уже меньше месяца.
Студия в этот день была почти пустая. Только они – трое. И коробки.
Лея распаковывала их не торопясь, будто открывала не костюмы, а сундуки с новыми судьбами. Внутри были ткани, блёстки, перья, длинные перчатки, шляпки, колье, чулки. Всё – не для повседневности. А для жизни, которую женщина чаще прячет, чем показывает.
– Разбирайте, – сказала она. – Не для сцены. Пока только для зеркала.
Нина подошла первой. Пальцы скользнули по тёмно-синей ткани. Бархат. Она приложила его к плечу, посмотрела в зеркало – и неожиданно засмеялась. Тихо. Но с той самой искрой, что загорается в глазах женщины, когда она вдруг понравилась себе сама.
– Я это беру, – сказала просто. – Как будто оно давно меня ждало.
Клара медлила. Перебирала стразы, кружева, шёлковые ленты, будто каждая из них могла обжечь. Потом всё-таки взяла лёгкую винтажную шаль – мягкую, как вечер без тревог.
– Мне… этого хватит, – прошептала. – Пока.
Но глаза её блестели, как будто она примерила не шаль, а право быть красивой без разрешения.
Мария держалась у края. Осматривала коробки, как будто там был опасный пафос, который может укусить. Потом всё-таки потянулась – к паре перчаток. Тёмно-красных. До локтя. Приложила к руке. Не надела. Просто держала.
– Я в этом? Да я…
Она не договорила. Но и не положила перчатки обратно.
– Попробуй, – мягко сказала Лея. – Просто посмотри, как они на тебе.
– Я не люблю смотреть, – буркнула Мария.
– А мы давно и не смотрели, – спокойно ответила Лея. – Мы прятались.
Мария глянула на неё резко. Остро. Но не возразила.
Они ещё долго перебирали ткань. То смеялись, то замирали. Никто не говорил о завтрашнем дне, но в этот вечер каждая из них прикоснулась к образу той женщины, которой, может быть, не станет навсегда – но которую хотелось хотя бы ненадолго сыграть. И, возможно, сохранить кусочек её внутри. Когда ткань в руках перестала казаться чужой, а зеркала – враждебными, Нина почувствовала: пора отступить. Просто дать подругам пространство. Клара и Мария продолжали перебирать перья и ленты – иногда смеясь, иногда молча. Нина отошла к своей сумке, наклонилась за бутылкой воды – и тогда заметила экран телефона. Один пропущенный. Анна.
Сердце вздрогнуло. Она сразу перезвонила. Долгие гудки. Автоответчик.
– Привет, это я. Ты звонила? У меня тут репетиция… но я очень хочу услышать тебя. Позвони, когда сможешь.
Она нажала «отбой» и не отпускала телефон. Просто держала его в руках. Как будто тепло внучки могло пройти сквозь стекло.
В голове всплыл один из вечеров. Анна совсем маленькая. Сидит на ковре, читает стишок с ошибками, но с такой гордостью. Нина тогда смотрела на неё и думала: какой же светлый у неё взгляд. И сейчас она почувствовала: он всё ещё светлый. Просто усталый.
Сквозь оконное стекло виднелся город. Машины, люди, зонты. Всё шло своим чередом. А она – посреди сцены, между светом и тенью, с телефоном в руках и с любовью, которая не угасла, просто чуть притихла. Она прошептала:
– Я всё ещё здесь, Анна. Всё ещё рядом.
Потом размялась. Вернулась в зал. Потому что сцена – это тоже разговор. Только без слов. И, может быть, если она станцует сегодня от всей души – Анна это почувствует.
