Нина вернулась домой позже обычного. Внутри – лёгкость, почти детская. Та самая, что появляется, когда примеряешь чужое и вдруг осознаёшь: это твоё.
Она достала из сумки ткань, аккуратно развернула, положила на кровать. Осторожно. Словно не ткань, а чья-то нежность, к которой никто не прикасался годами. Там были перчатки – короткие, с лёгким атласным блеском. И тонкая накидка с бахромой. Она накинула её на плечи, зашла в ванную, посмотрела в зеркало.
И впервые не искала, что не так. Всё было… так. Её лицо. Её шея. Её ключицы, которые несли годы – и всё ещё были красивыми. Она улыбнулась. Себе. Тихо. По-настоящему.
И вдруг – звонок.
Телефон завибрировал резко, как выстрел. На экране – Мария. Нина, не раздумывая, ответила.
Голос ворвался в комнату без стука. Без предисловий. Рвано, резко. Почти как удар:
– Где ты была?!
– Я?.. Только пришла. Что случилось?
– Пока ты, Нина, в облаках витала, крутилась в своих платках и сценах, у Клары – авария! Сын в госпитале! Она ушла из дома с этой твоей идиотской шалью, врала ему, красилась, скрывалась! Я тебя предупреждала, что это всё плохо кончится! Но ты всё танцы, свобода, перья! А теперь вот – последствия! Ты зажглась – и нас всех за собой в огонь потащила!
– Подожди. Что ты…
– Ты сломала ей голову, Нина! Ты повела её туда, где ей не место! Она начала врать, краситься, прятаться… А теперь – её сын в больнице! Понимаешь ты, нет?!
Нина замерла. Накидка сползла с плеча. Телефон в руке стал тяжёлым. Воздух сгустился. Слова не складывались.
– Но… Я…
– Ты! – в голосе Марии был уже не гнев, а отчаяние. – Ты всегда была зажжённой. А мы? Мы пошли за тобой. За тобой! А теперь одна – в слезах. Другую – ненавидят. А ты?.. С блеском в глазах?
– Я не знала…
– Конечно, не знала. Ты была занята сценой. Ты была занята собой.
Сигнал. Обрезанный. Мария бросила трубку. Тишина. Плотная. Сильнее любого крика.
Нина стояла. Не дышала. Потом медленно опустилась на край ванны.
Она подняла голову. Посмотрела в зеркало. Там было другое лицо. Не сияющее. Не красивое. А виноватое.
Руки дрожали. Она снова взяла телефон. Открыла список контактов. Клара. Нажала вызов. Один гудок. Второй. Третий.
– Ну возьми… – прошептала Нина. – Пожалуйста.
Но в ответ – только гудки. И затем – сброс. Она набрала снова. И снова. Никто не отвечал. Никто не хотел.
Она опустила телефон рядом. Мерцал экран – звонки, сообщения. Она не касалась его. Не хотела слышать. Не могла отвечать. Слов больше не было.
Она прошла в гостиную и села на табурет. За окном текло вечернее небо – ровно, как чужая жизнь, в которую она больше не вернётся прежней.
Она смотрела вниз. На туфли. Те самые – лаковые, с мелкими блёстками, словно пылинки света. Раньше они казались ей игрой. Деталью образа. Праздником. Теперь – будто каждое мерцание обжигало. Как упрёк. Как обвинение. Словно в каждом отблеске слышался голос Марии.
«Может, действительно… всё началось с меня».
Мысль пришла тихо. Как осуждение, которому не нужен был суд.
Она сидела так долго, что свет ушёл. Осталась только она. И туфли. И тишина, которая не утешала – только повторяла одно и то же: Ты. Ты. Ты.
