– Это просто старая игрушка, – пробормотал Дэвид, но его голос звучал неуверенно. – Вероятно, осталась от прежних хозяев.
София молчала, её взгляд был прикован к кукле. Вдруг им всем показалось, что уголки нарисованного рта кулы дрогнули, растягиваясь в улыбке. Но в следующий миг тень от облака скользнула по фасаду, и иллюзия рассеялась.
– Я не хочу туда заходить, – прошептала Лора, цепляясь за мать. Её голос дрожал, а пальцы впивались в рукав Софииного кардигана так сильно, что побелели суставы.
Дэвид глубоко вздохнул и сделал первый шаг к крыльцу. Гравий хрустнул под его ногами, звук эхом разнесся по пустующему парку. Где-то в глубине дома что-то ответило ему тихим скрипом – будто Блэквуд-холл наконец-то проснулся и готовился встретить своих новых обитателей.
Первая ночь
Комнаты особняка оказались обставленными с пугающей сохранностью – словно предыдущие хозяева просто испарились в воздухе, оставив всё на своих местах. В гостиной стояли кресла с выцветшей обивкой, на столике лежала пожелтевшая газета 1923 года, а в камине сохранился пепел последнего, давно остывшего огня. В воздухе витал запах старины – смесь воска, пыли и чего-то сладковато-гнилостного, что застревало в горле.
– Это… жутковато, – София провела пальцем по туалетному столику в их спальне, оставляя четкую полосу в слое пыли, который, казалось, копился десятилетиями. Ее отражение в потрескавшемся зеркале выглядело бледным и неестественно вытянутым. – Как будто мы вторглись в чью-то жизнь. Чью-то… не закончившуюся жизнь.
Лора спала в отведенной ей детской, где некогда веселые обои с кроликами и бабочками местами отклеились, открывая то, что было под ними – глубокие царапины, идущие неровными параллельными линиями. Некоторые были настолько глубоки, что проникали в саму штукатурку. Дэвид, осматривая их перед сном, невольно представил, как кто-то – или что-то – с очень длинными ногтями методично скреблось изнутри стен, день за днем, год за годом…
Он проснулся среди ночи от звука, от которого кровь застыла в жилах – тихого, всхлипывающего плача. Не просто плача ребенка, а чего-то более жалобного, более… многоголосого. Как будто несколько детей плакали в унисон где-то в глубине дома.
Сердце бешено колотясь, Дэвид поднялся с кровати, стараясь не разбудить Софию. Пол под его босыми ногами был ледяным, будто дом не сохранял тепло живых. Дверь в комнату Лоры была приоткрыта – хотя он точно помнил, что закрыл ее перед сном.
Внутри, в лунном свете, пробивавшемся сквозь щели в ставнях, он увидел свою дочь. Лора сидела на кровати, скрестив ноги, ее силуэт неестественно неподвижен. Но страшнее всего был голос – тихий, монотонный, ведущий беседу с пустым углом комнаты.
– Лора? – прошептал Дэвид, и его голос предательски дрогнул.
Девочка медленно повернула голову. Лунный свет упал на ее лицо, и Дэвид почувствовал, как по спине побежали ледяные мурашки. Глаза Лоры были полностью черными – не просто расширенными зрачками, а абсолютно черными, без белка, без радужки, как два куска обсидиана.
– Папа, – ее голос звучал странно, с легким эхом, будто говорящих было несколько. – Это Эмили. Она говорит, что хочет поменяться местами.
За ее спиной, в углу, куда не достигал лунный свет, тень шевельнулась. Не просто изменила положение – а именно шевельнулась, как живое существо. Она вытянулась, стала выше, обрела очертания… чего-то с неестественно длинными конечностями и слишком большой головой.
