– Причём тут видный?! – разозлилась Руся. – Этот блондинчик мне голову морочит весь день!
– Блондинчик? – уточнил Ромашин.
– Морячок.
– Чем же он морочит?
Руся понимая, что скажет глупость, неуверенно призналась:
– Ну, хотя бы тем, что утром… он утонул. Утопился… А сейчас, получается… воскрес.
Ромашин и Блюменкранц с недоумением переглянулись. Руся с раздражением отмахнулась и убежала со школьного двора.
– Странные фантазии у девочки, – проворчал Блюменкранц. – Ей морочит голову морячок, который утром утонул. И даже утопился! Прэлэсно!
Ромашин грустно улыбнулся.
– Пойдём, мой друг – печальный Блюм, попрощаешься с городом нашей зрелости.
– Анекдот, Витя, вспомнился из нашего одесского прошлого, про наш город детства. Можно?
– Валяй, Блюм, теперь тебе всё можно… но осторожно и только при друзьях.
– Само собой. Так вот. Что самое хорошее, когда стоишь один на пляже у моря ранним утром?
– Что?!
– Ты окружён идиётами, – ёрничал осмелевший Блюм, – только с трёх сторон.
– Грубо! Спасибо тебе, Блюм, за идиётов, – проворчал Ромашин.
– Что ты, Витя, не смей обижаться! Я же это придумал еще в Одессе. В тот утренний час в Аркадии ты плавал в море без трусов. Это же наше распрекрасное детство!
Ромашин не удержался, фыркнул от смеха. Старые друзья детства, по рождению одесситы, в неволе «всесоюзной здравницы», как называли Ялту, весело посмеиваясь, побрели в тени платанов и акаций навстречу наступающему жаркому дню.
Они брели по бульвару, то погружаясь в чёрную тень деревьев, то выходя на ослепительные островки солнечного света. Под их ногами на брусчатке валялись россыпи упавших каштанов.
Друзья детства весело распинывали плоды будто мячики.
– Ты смелый, Витя. Не ожидал. Приютить беглого еврея… не каждый решится. Органы могут Русе в институт грязную бумаженцию направить. Могут отчислить. Тебя из редакции могут выпереть.
– Теперь о чём-то совсем хорошем, – перебил Ромашин. – Как там у Жванецкого? Последний еврей, уезжающий из Одессы, выключит за собой свет.
– В Ялте совсем мало осталось евреев, – тяжко покряхтел Блюменкранц.
– Ты – одессит, Сёма, но это значит, – грустно пропел Ромашин, – что не видать тебе Одессы никогда…
– Да-да-да, – грустно прошептал Блюменкранц, попытался комочком платочка смахнуть с глаз невольные слезы. – Одесса-мама осталась за волнами, а КГБ меня не пустит на постой.
– Но ты – поэт, Сёма! Поэт не плачет, – поддержал друга Ромашин.
Они обнялись, допели невольную импровизацию, причем Блюменкранц следовал за Ромашиным, который намеренно растягивал слова.
– А лишь пакует по авоськам свой багаж.
– Ты – диссидент, Витя! И это значит, – просипел Блюменкранц, потеряв голос от волнения. – Что не видать тебе покоя никогда.
– С проктологом дружишь, зри в корень, – решил закончить песенный марафон Ромашин.
Они обнялись, затем невольно отстранились друг от друга, когда мимо прошли двое военных в зеленоватой, летней форме сухопутных войск.
– Артиллеристы, Сталин дал приказ, – не удержался, шепотом пропел во след военным Ромашин.
Они нервно рассмеялись.
– Откуда в Ялте артиллеристы, да ещё в форме? – удивился Блюменкранц.
– Отдыхают.
– После Чернобыля надо отдыхать за Полярным кругом, на берегу Ледовитого океана.
– Да уж! На Новой Земле, где атомные бомбы испытывают, – грустно пошутил Ромашин. Оба невольно, с опаской оглянулись по сторонам.
– Страшно, Витя. Все мужчины в штатском кажутся мне гэбистами, – признался Блюменкранц.
