– Как это грустно, я вам скажу, – всхлипнул и прошептал Блюменкранц, высморкался в носовой платок. – Первый и… последний звонок. Первый – для всех этих милых, прелестных деток. И последний – для меня. Почему ты не оставил название будущей повести «Последний звонок»?
– Блюм! Хватит нагонять тоску! – попросил Ромашин. – Сдал статью на перепечатку?
– Сдал – сдал. К четырём часам Либерман будет разложен на двадцати трёх страничках во всём политическом блеске, – успокоил Блюменкранц. – Розочка, я правильно угадал, надеется, что устрою ей вызов в Израиль, и сделает всё бесплатно. Даже то, о чём её не просили…
– Оставь надежду женщине страждущей, – пошутил Ромашин.
Блюменкранц печально покачал головой.
– Ах, мне бы только вырваться из этой совдушиловки! И я расправлю напоследок свои парусиновые крылья.
Нелепый и трогательный толстячок шутливо расправил мятые полы летнего пиджака, приподняв руки.
Морячок внёс девочку с колокольчиком по ступенькам школы, нырнул в широкий дверной проём. Звон колокольчика жалобно тренькнул и затих под старыми разлапистыми платанами, окружающими двор школы.
Вместе с толпой школьников, обеспокоенная странными и загадочными явлениями в этот день, Руся втиснулась в дверной проём вместе с галдящими детьми. Вытягивая шею, она некоторое время видела плывущую над головами маленькую девочку с белым бантом, с колокольчиком в руке.
Грустные Ромашин и Блюменкранц сидели на лавочке в школьном сквере.
– Руся выйдет, щёлкнешь нас вместе, – попросил Ромашин.
– Попросим кого-нибудь, чтобы нас троих. На память.
Они не заметили, как из распахнутого бокового окна школы лихо выпрыгнул во двор морячок, нахлобучил бескозырку на затылок, торопливо зашагал прочь, будто находился в «самоволке» и опаздывал на корабль.
Минуту спустя, на крыльцо школы выбежала Руся, заметила на дальней скамейке отца и доктора.
– Эй, родственники печального образа! – крикнула она. – Морячок, такой симпатичный блондинчик тут не пробегал? – крикнула она.
– Нет. Беглых морячков не заметили, – ответил Ромашин.
– Как приятно, – прошептал впечатлительный Блюменкранц. – Девочка назвала меня родственником!
Руся сбежала с крыльца, подошла ближе к отцу и доктору.
– С праздником, – тихо сказал Блюменкранц.
– Чужой праздник! – отрезала Руся.
– Милая Русичка, как же ты прекрасна в школьной форме и белом фартучке, как юная фея из книги Знаний! Тоже, кстати сказать, замечательная придумка твоего папы: Фея из книги Знаний! – искренне восхитился Блюменкранц.
Руся озабоченно оттянула края короткого платьица, прикрывая загорелые коленки стройных ножек, распустила нелепые, алые бантики на хвостиках волос, мотнула головой, расправляя густые светлые локоны по плечам.
– Школьница-переросток, – пошутила она. – Меня будто оставили на второй год. Всё чужое и все чужие. Мои друзья разъехались по стране. Ах, как грустно! Моя любимая форма стала мне мала. Превращаюсь в старую, ворчливую тётку!
Руся оттянула на юношеской груди лямки фартука и смутилась. Чтобы скрыть свое смущение, которое заметили отец и доктор, заявила:
– Даже Василиса Пал-лна не знает, откуда взялся морячок! Просто пришёл.
– Это он первоклашку с колокольчиком на плече нёс? – спросил Блюменкранц.
– Вы его всё же заметили? – удивилась Руся.
– Не просто заметили. Твой папа сфотографировал его. Видный парень, – улыбнулся Блюменкранц. – Эдакий морской волчок-боровичок.
