А если мы больше не поговорим?
В широком
больничном холле мне становится зябко. Мерещится, будто в здании температура
значительно ниже, чем снаружи — все потому, что холод исходит не извне, а
рождается внутри, под слоями одежды. Пощипывает иголками кожу, пронизывает до
самых костей, покрывает ледяной коркой шестеренки в мозгу, замедляя ход
мыслей.
Волнение начинает
бесноваться, когда я поднимаюсь в хирургическое отделение. В дальней части
пустого, стерильно-белого коридора выделяется темная, сгорбленная фигура.
Марк сидит на
скамье, поставив локти на колени и пряча лицо в ладонях. Он моментально
реагирует на вмешательство в морозную, ватную тишину, поднимает голову и
выпрямляется.
Его несчастный вид
не резонирует во мне сочувствием.
Я распахиваю
пальто, с вялым энтузиазмом шагаю вдоль кабинетных рядов. Марк отрывается от
скамьи, роняет громкий и судорожный вздох.
— Спасибо, что
приехала.
Я резко отвожу
взгляд от его мученического лица.
— Что с Верой
Денисовной?
— Инфаркт.
Я закрываю глаза,
чувствуя, как на грудь бетонной плитой ложится кручина.
— Ее готовят к
экстренному шунтированию, — с удвоенной подавленностью в голосе добавляет Марк.
Я растираю
собравшиеся морщинки на лбу.
— Когда это
случилось?
— Вечером. Я
заехал к ней после работы… — Марк берется за голову, падает на скамью. — Маме
стало плохо из-за меня. Я обо всем ей рассказал. О нас с тобой, и… — одного его
намека на Аделину достаточно, чтобы я ощетинилась. Марк это быстро подмечает и
в негласном извинении поджимает рот. — Мы сидели за столом. Она вмиг побелела.
Встала, чтобы воды себе налить. Шагу не ступила — взялась за сердце и начала
оседать. Что было дальше, смутно помню. Все как в тумане. У меня от паники ноги
отказывали. Маме еле дышала. Я думал, она не доживет до приезда скорой.
Я присаживаюсь на
край скамьи как можно дальше от Марка.
— Она сейчас в
сознании?
— Да, —
неопределенно отзывается он. — Очень слаба. Ты можешь к ней зайти, — недолго
решаясь, Марк двигает руку по скамье к моей ладони, лежащей рядом с бедром. —
Неизвестно, как пройдет операция…
— Замолчи, —
обрываю его, сжимая челюсти.
— Жень, мне так
жаль, — режет слух сбивчивый шепот Марка.
Я встаю и смеряю
его ледяным взглядом.
— Что разрушил
семью? Что сыну требуется психологическая помощь после того, что он видел? Что
довел Веру Денисовну до предсмертного состояния?
Марк притягивает
левую руку, которой надеялся дотянуться до меня, к своей ноге и впивается
пальцами в колено, а правой стискивает переносицу.
— Лучше бы я был
на ее месте.
— Да. Лучше бы ты
был там.
Я оставляю его на
растерзание самобичеванию, иду в палату.
Больничная кровать
кажется такой огромной для миниатюрной Веры Денисовны. Я не могу сдержать слез,
глядя на ее бледные, почти белые губы, впалые щеки. Лихорадочно избавляюсь от
влаги на лице, когда она приоткрывает глаза.
— Женечка…
Я опускаюсь на
стул рядом с кроватью и помещаю чуть теплую, сухую руку свекрови в свои теплые
и мокрые от слез.
— Чего это вы
удумали болеть, мама? — шмыгая носом, пытаюсь улыбаться ей.
— Женечка… — еле
слышно повторяет она.
— Тише, мама,
тише. Не напрягайтесь. Берегите силы для операции. Поговорим потом, хорошо? Мы
скоро увидимся. В следующий раз я приду с Яном и Аней. Мы будем с вами
заниматься. Опомниться не успеете, как восстановитесь.
Вера Денисовна
шевелит пальцами, едва сжимая мою кисть.
