В другой раз Ковыршин, дёргая себя за нос, как-то заявил ей: «Плохих народов нет, есть плохая интеллигенция. Если умные люди презирают свой народ, то ничего из такой страны не получится. А русская интеллигенция только всё время и делала, что ради чужих идей и своей славы на Западе предавала свой народ». Ирина, которая потратила много сил, чтобы выбраться из народной массы и стать интеллигенткой, слегка обиделась и спросила его: «Кто у нас народ-то? Ты его видел?» На что Ковыршин совершенно серьёзно ответил ей: «Народ – это я. И меня предали». Ирина покрутила пальцем у виска, Ковыршин, понятное дело, совсем офонарел со своими комплексами. Несмотря на это, диалог врезался ей в память.
С Хариным такие разговоры были невозможны, и в какой-то момент Ирина поняла, что она скучает по Ковыршину, по его угловатости, странностям, периодически ставившим её в тупик. Харин был надёжен, мил, внимателен; но всё время немного назойливо пытался расспрашивать её о прошлом. Это её утомляло: она совершенно не собиралась делиться с ним своим жизненным опытом и слишком далеко впускать его в свою жизнь. В то же время Ирина старалась быть благодарной, воздерживаясь от колкостей. Она была с Хариным взбалмошной и легкомысленной, что позволяло уходить от неприятных вопросов и сохранять теплоту в отношениях. Про себя она решила, что по приезде попытается наладить жизнь с Ковыршиным, даже вспомнила народную циничную мудрость – хороший левак укрепляет брак. Когда Харин заговорил о будущих детях, она дала ему понять, что не собирается разводиться с Ковыршиным. Одновременно Ирина увидела, что Георгий не понял её замаскированного отказа. Но объяснять она не стала – и запасной вариант остался в силе.
По возвращении сначала всё шло прекрасно. Ковыршин не стал ничего выяснять относительно подробностей поездки, а объятия двух соскучившихся друг по другу людей были вполне искренними. Кроме того, Ирине никто ничего не сказал о продаже газеты, она узнала об этом случайно, спустя почти месяц после возвращения. Юрисконсульт, которая работала в газете и составляла договор между Ковыршиным и Стерлиным, работала и в риелторском агентстве. Она и решила поинтересоваться у Ирины, как двигается продажа. Когда законница поняла, что сболтнула лишнее, было уже поздно.
К Ирине вернулся гнев, к которому примешивалась странная тоска. Ведь всё это, по её мнению, с ней уже один раз было. Очевидно, что Ковыршин, продавая газету, заберёт деньги себе, не поделившись с ней. И даже если она подаст на развод и потребует по суду 50% «совместно нажитого имущества», эти деньги к тому времени уже исчезнут, из имущества останется только N-ская квартира. Да и стоит ли вообще шум поднимать, учитывая то, сколько может стоить их газета? Максимум десять миллионов рублей. Не больше – Ирина, ориентируясь в стоимости газетного бизнеса N-ска, на всякий случай завысила цену вдвое.
Ирина подумала ещё и решила, что шум, вообще-то, поднять стоило бы – три-пять миллионов рублей ей бы не помешали. Однако, приняв во внимание другие обстоятельства, решила, что таким образом она их не получит, а своё лицо в N потеряет. Получался тупик.
Особенно обидно было то, что, по её мнению, Ковыршин решил её бросить. Что за напасть такая с её мужчинами. А сейчас он просто делает вид, что её любит, с тем, чтобы получить деньги, без шума их распихать по углам, а потом уже подавать на развод. А может, уже получил? Ужасно. Всё обстояло ужасно в этом дрянном провинциальном городишке.
