– И тебе завидно? – Тихий приосанился, потешаясь. – А ну-ка покажи свои космы. Поглядим у кого краше.
Вои загоготали, глумиться принялись:
– Тихий и в лесу сыщет легкий подол, – смеялся рыжий Осьма. – Так оголодал, что горбунью приветил. Эй, Хельги, обскажешь потом, как оно.
– Погоди, Рыжий, тут с наскоку не возьмешь, – потешался Хельги. – Стережется, горб бережет. Ярина, ты б умылась, а ну как мордахой удалась? А что горбатая, так я стерплю. Вдруг слюбимся?
Кикимора, утерла рот рукавом кожуха и засипела:
– С чего тебя Тихим-то кличут? Брехун, каких поискать.
Вои загоготали еще громче!
– А спит тихо, – Звяга утер слезы смешливые. – Помню, как взяли его на драккар в Изворах с десяток зим тому. Они тогда крепко сцепились к Ньялом, грызлись, кто кого перепрёт. Мальцы совсем, а норов у обоих горячий. Однова подрались, щиты дружка дружке развалили, получили от Ивара затрещин. Он их и привязал нога к ноге, поучал, что в дружине братья, а не вороги. Я ночью пошел под лавку глянуть, вижу, спят в обнимку. Ньял сопит, покряхтывает, а Хельги тихонько так дышит. Так и прозвал его Тихим. Прилипло.
– Сколь они тогда связанными проходили? – Ярун встрял. – Седмицы две? Из одной мисы варево черпали, гребли плечом к плечу. Задружились, побратались. Ивар хороший пестун.
– Жаль его, – Рыжий покачал головой. – Ушел до времени. Дядька Звяга, помнишь, как посекли Ивара? Хельи тогда озверел, вражью ладью спалил, лютовал.
Вои примолкли.
– Ладно, будет, – Тихий встал, обернулся на горбунью. – Ярина, за брехуна с тебя не спрошу. На то ты и баба, чтоб языком молоть. К костру иди, ночи зябкие.
– А с чего ты Хельги? – горбунья удивила, спросив. – Ты ж словенин, а имя варяжское.
– Олегом звали. Попал мальцом на варяжский драккар, там и воинскую участь принял. Олег по-варяжски – Хельги.
– А чьих ты? Родом откуда? – горбунья не унималась.
– Из этих мест, Ярина. А рода моего нет боле. Хельги я, Тихий, десятник княжьей дружины.
– Сирота, значит, – она покивала. – Видно, не такой ты и брехун, раз выжил и воем стал.
– А ты, видно, не такая уж и глупая, коли все разумела.
– Была б умная, по миру не пошла бы, – горбунья вздохнула тяжко. – Тут спать буду, привычная.
С теми словами туже затянула на себе кожух, положила котомку под голову и улеглась, прикрыв лицо воротом.
Тихий только головой покачал, дивясь упрямству кикиморы. Но смолчал и пошел устраиваться на ночлег; улегся ногами к костерку, накинул теплую шкуру, какую подал Ярун, и глаза прикрыл. Да не спалось: Раска перед глазами, как живая стояла. Зубки белые, ямки на щеках, а боле всего – ясные ее глазки.
Но уснул Хельги: усталость сморила.
От автора:
Хода - стопа.
4. Глава 4
– Дошли, добрались, – радовалась рябая обозница. – Макошь пресветлая, благо тебе. Щур, и тебе благо, сберег в пути.
Раска и сама вздохнула легче. И было с чего: день и ночь просидела молча, пряча лик от глумливого Хельги. Злилась на пригожего, но себя держала. А так хотелось, отлаять языкастого потешника, чтоб на всю живь запомнил. Промеж того и потеплело; Раска маялась в теплом кожухе, какого скинуть не могла. Да и горб с серебром давил тяжко на спину, разогнуться не давал. Радовалась уная вдовица Изворам, хотела соскочить с телеги, уйти в сторонку и в реке пополоскаться. Употела, едва не изжарилась на злом весеннем солнце.
– Ярина, – Хельги тут, как тут, – вот они, Изворы. Куда дальше ходы тебя понесут? Иль тут осядешь? Коли останешься, скажи где. Приду, погляжу на тебя. Может, ворохнешься ко мне, горб покажешь.
