Хей - привет. Да, это слово придумали в Швеции во времена викингов.
Лабрис - двусторонний топор.
Пошла на костер - доподлинно не известно, сжигали ли себя вместе с умершими мужьями-викингами их жены. Чаще всего на погребальный костер укалдывали девушку-рабыню, привязав ей веревкой руки и ноги. Но ее не сжигали заживо, предварительно убивали ритуальным ножом. Чаще жена, узнав о смерти мужа, убивала себя сама, при условии, что у него не было брата. Обычно брат брал на себя ответственность за вдову.
Торп - поселение викингов, деревня.
На носу...выставили щиты - при ладейном бое военная часть команды собиралась на носу. Так осуществлялась высадка на вражеский корабль.
7. Глава 7
– Ньял, двинься! – Хельги увяз в сече, едва успевал махать топориком.
– Жмут! – отозвался северянин и подрезал могутного мужика. – Сзади!
Тихий не без труда увернулся от меча, рубанул ворога по коленке и перешагнул, разумея, что в людском месиве тот больше не поднимется, истечет кровью и сдохнет.
Яруну досталось тяжкое: прижали к низкому борту, пинали с двух сторон. Вот к нему и бросился Тихий.
От запаха крови в голове шумело, руки налились силой, а сердце – злобой! Крики оружных, вой подраненных – все слилось. Хельги, едва вскочив на вражью ладью, уж знал – из сечи выйдет первым. И не с того, что ворог хлипок, а с того, что злобен. Награбленное берегли, секлись бездумно, гневались. Хороший вой – умный вой, а какой ум, когда яростью глаза заволокло?
Пока Хельги бежал выручать ближника, поперек пути встал бородатый ражий мужик. Тихий и встрял с ним; тот мечом махался умело, силы берег, разума не терял. С того и сам Хельги почуял, что непростой перед ним. Чуйке своей верил крепко, а потому не старался убить, а вот подранить – да.
Упирались долго, пока Тихий не извернулся, да не треснул топориком промеж глаз. Долгобородый всхрапнул и повалился, а Хельги только и осталось, что пнуть его поближе к борту, чтоб не затоптали до времени.
Ярун и сам отмахался: рыжий Осьма подсуропил, ткнул мечом ворога, да угодил по мягкому месту. Рана не так, чтоб опасная, но чудная и обидная.
Потом Тихий мало чего видел: махался яростно, выл жутко, упивался местью, как горький пьяница стоялым медом. Опомнился тогда, когда снес голову молодому парню, а тулово теплое еще, трепетливое, перевалил за борт. Глядел, как по воде пошли красные пузыри, как забурлил Волхов, принимая кровавую требу.
Тяжко дыша, огляделся по сторонам, приметив Звягу, который согнулся у борта, а потом с размаху уселся на окровавленные доски и захрипел, страшно выпучив глаза.
– Дядька, очнись, – Тихий знал, что Звягу завсегда корежит после сечи. – Уймись, дожали мы их.
– Да пошел ты, – выдохнул дядька. – Отлезь. Без тебя продышусь.
Хельги обернулся, увидал ближника:
– Ярун, сколь убитыми? Подраненные есть ли? Сочти, мне обскажи.Все, что они пограбили, снесите на драккар. Мертвяков оставьте на ладье и сами уходите.
– Пожжешь? – ближник глядел с разумением.
– Пожгу, Ярун.
– Туда им и дорога, – кивнул вой и пошел исполнять наказ.
Хельги глядел вослед, зная, что Ярун не только ближник, но и сирота, какого лишил родни Буеслав Петел.
Тихий долгонько собирал свои десятки и все сплошь из тех, кому перешел дорогу его кровный враг. Вои стояли за Хельги горой, шли за ним по сердцу, а не по указу, желая одного – мести. Хотели унять ярость злую, наказать обидчика, какой свел до времени за мост их родню: мамок, тятек, дядьев, а у иных и детишек малых.
