Зачем я говорю с собой? Я же узник? А я отвечу: я свободнее, чем все остальные.
Там живут в мире лжи, где надеются, что власть может быть доброй. Я – в мире боли, где узнал: власть – это ремесло. Как плотник. Как хирург.
Иногда надо резать живое, чтобы спасти тело. Народ не обязан понимать – он обязан бояться и верить. Сила без ума – жестокость. Ум без силы – слабость. Лишь союз ума и силы – власть.
Я напишу это. Не ради Медичи. Не ради тех, кто меня пытал. А ради тех, кто придёт после.
Пусть знают: если хочешь управлять миром – сперва узнай, из чего он сделан. А он сделан из плоти, алчности, страха и надежды. И когда ты научишься играть на этих струнах – ты станешь настоящим правителем. Остальные – просто фигуры на шахматной доске.
Если же завтра меня казнят – пусть хоть крысы в этой яме скажут: «Он понял, как работает мир».
А если меня отпустят – я напишу книгу. Маленькую. Без прикрас. «Государь». Без украшений. Без отступлений. Без цитат из Августина. Без жалости. Без морали – только механика власти.
В ней не будет любви. Только польза.
Не будет добродетели. Только расчёт.
Не будет Бога. Только возможность.
Пусть меня не запомнят, как хорошего человека. И пусть потом меня зовут циником.
Пусть даже проклянут. Но пусть услышат. Потому что это правда.
Пусть папа, король и философ плюются.
Зато меня поймёт тот, кто решит стать правителем, а не игрушкой в руках судьбы».
Холодным февральским утром 1513 года Мариетта Корсини, супруга опального секретаря, в очередной раз пересекала площадь Синьории. Ее некогда изящное платье, теперь поношенное, выдавало бедственное положение семьи. Шесть детей ждали дома, младшему едва исполнился год. Прямая осанка и решительный взгляд контрастировали с изможденным лицом женщины, на котором бессонные ночи и постоянная тревога оставили неизгладимые следы. Каждый день она обходила дома влиятельных горожан, пытаясь найти заступников для своего мужа. В письме к своему брату она с горечью описывала встречи с бывшими соратниками супруга: «Все отворачиваются от нас. Вчера я видела на улице Риччи, который еще недавно ужинал в нашем доме и называл Никколо своим другом. Он сделал вид, что не заметил меня».
Однажды ей даже удалось проникнуть во дворец Медичи, чтобы лично вручить прошение Джулиано, брату будущего папы Льва X. Камеристка герцога, Мадонна Лукреция, была свидетельницей этой сцены: «Женщина упала на колени, но не плакала, не умоляла, как делают многие. Она говорила тихо, но так, что каждое слово впивалось в сознание. Она сказала: «Мой муж служил республике честно. Если в этом его преступление, тогда виновен каждый достойный флорентиец».
Джулиано Медичи, по словам очевидцев, был впечатлен достоинством Мариетты, но ответил уклончиво: «Правосудие должно свершиться, мадонна. Но я обещаю, что рассмотрю дело вашего мужа со всей справедливостью». Как показало время, это обещание не было пустым звуком.
Сразу же после ареста Макиавелли его брат Тотто отправил с курьером письмо Франческо Веттори, который в тот момент был послом Флоренции в Риме, и просил справиться у кардинала де Медичи об освобождении Никколо.
В этот критический момент неожиданную поддержку Макиавелли оказал Франческо Веттори, флорентийский посол при папском дворе. Несмотря на свою близость к новому режиму, он использовал свое влияние, чтобы смягчить участь друга. В письме к кардиналу Джованни Медичи (будущему папе Льву X) Веттори писал: «
