Рассвет пробивался сквозь щели жердей. Марк и Арина уже поднялись, двигаясь в полутьме как призраки. Катя прижималась к Алексею, ее худенькое тельце дрожало.
«Лекс?» – прошептала она, едва слышно. «Тебе очень больно?»
Алексей хотел ответить, сказать что-то успокаивающее, но из горла вырвался лишь хрип. Он кивнул, прижавшись лбом к влажной соломе. Больно. Унизительно. Бессмысленно.
«Вставай,» – прозвучал над ним голос Марка. Тон был ровным, безжалостным. «Борис не примет болезнь в оправдание. Работать надо.»
Арина молча подошла с тряпкой и деревянной плошкой с мутной жидкостью – отваром какой-то горькой травы. Она начала осторожно промокать запекшуюся кровь на его спине. Алексей стиснул зубы, чтобы не закричать. Каждая прикосновение было пыткой.
«Спасибо,» – прохрипел он.
Арина ничего не ответила. Ее лицо оставалось каменным. В ее глазах читалось лишь одно: Не дай повода снова. Ради всех нас.
Повода… Как будто он его искал! Как будто защитить старика – преступление! Ярость, черная и густая, подкатила к горлу. Он проглотил ее, как ком грязи. Бесполезно. Сейчас – бесполезно.
Он встал. Мир закачался, ноги подкосились. Марк схватил его под локоть, грубо, но удерживая. «Держись. Иди.»
Выход наружу был новой пыткой. Свет резал воспаленные глаза. Каждый шаг отзывался болью во всем теле. Он был одет в ту же рваную рубаху – корявые запекшиеся пятна крови на спине и плече бурыми коростами. Крестьяне, уже кучковавшиеся у колодца, бросали на него быстрые, испуганные взгляды и тут же отводили глаза. Ни слова сочувствия. Ни намека на солидарность. Только страх – перед ним, как перед носителем беды, и перед Борисом. Алексей почувствовал себя прокаженным.
Борис уже орал у поля. Его жирная фигура на тощей кляче маячила на фоне серого неба. Он что-то кричал про ленивых тварей и скорый сбор урожая. Увидев Алексея, идущего, согнувшись, опираясь на отца, управитель злобно фыркнул.
«А, живодер! Ну что, одумался? Знаешь теперь, где твое место? В грязи! И чтоб сегодня работал как все! Никаких поблажек! Первый на полотье – последний с поля! Понял, отродье?»
Алексей молча кивнул, уставившись в землю у своих босых ног. Грязь. Всегда грязь. Она въелась в кожу, под ногти, в поры. Она была его миром. Гнев кипел внутри, но он сжал кулаки до боли в костяшках и проглотил его снова. Не сейчас. Не могу сейчас.
Работа. Бесконечная, монотонная, убивающая душу. Полотье. Стоять на коленях в холодной, липкой земле, вырывая сорняки с бесконечных грядок. Каждое движение, каждый наклон – стреляющая боль в спине. Солнце, скрывшееся за тучами, все равно давило тяжестью влажного воздуха. Пот смешивался с грязью на лице, стекал по спине, разъедая раны. Жажда становилась невыносимой, но до колодца было далеко, и пить разрешалось лишь в короткий полуденный перерыв.
Он работал, механически выдергивая сорняки, пытаясь отключить сознание. Но мысли лезли в голову, грызучие и черные. Как сюда попал? Почему? За что? Обрывки прошлой жизни – свет, тепло, чистота, свобода выбора – казались сном. Слишком ярким, чтобы быть правдой. А эта боль, эта вонь, эта грязь – вот она, реальность. Невыносимая, но единственная. Система. Слово из прошлого, из учебников истории, обрело здесь плоть и кровь, плеть и голод. Жернова, перемалывающие людей в пыль. И он – одна из песчинок.
Рядом с ним, чуть впереди, работала девушка. Он видел ее мельком вчера, в толпе. Лия. Ее движения были быстрыми, точными, но в них чувствовалась та же изнуряющая усталость, что и у всех. Темные волосы, выбившиеся из-под грязного платка, тонкая шея, напряженная спина под рваной одеждой. Она не оглядывалась, сосредоточенная на работе.
