Повороты судьбы и произвол. 1905—1927 годы - страница 41

В это же время я посмотрел «Чайку» Чехова, «На дне» Горького, «Бесприданницу» Островского, но тогда эти спектакли не очень сильно затрагивали меня, я еще не дорос до их понимания. Я очень любил оперу, меня привлекали образы Ивана Сусанина и Бориса Годунова в исполнении Федора Шаляпина, находившие во мне большой эмоциональный отклик и одновременно вызывавшие раздумья. Я пытался понять, почему Сусанин должен был отдать жизнь за царя. Царь и родина не совмещались в моем сознании. Не мог я разрешить и такую коллизию: почему было много шума вокруг убийства царевича Дмитрия, а сегодня никто не реагирует на то, что в мире тысячи детей умирают от голода и болезней.

С театром у меня связаны некоторые курьезные случаи и даже события, иногда комичные, а иногда и довольно серьезные. Вот один пример. После оперы Глинки «Жизнь за царя» на улице разгорелся спор вокруг образа Ивана Сусанина. Какой-то длинноволосый студент подошел ко мне, фамильярно взял меня за пояс и сказал: «Молодой человек, Сусанин не народник, это социальный фундамент царизма». Я ничего не понял, но возбудился и громко крикнул вслед студенту: «Вы ревизионист!» В группе стоявших рядом молодых людей засмеялись. Я понял, что смех вызван словом «ревизионист», которое я употребил совершенно не понимая. Мне стало стыдно за мою необразованность.

Моя любовь к театру сопровождалась и неприятностями. Под Новый год по городу развесили театральные афиши, извещавшие о приезде в Екатеринослав не то московского, не то харьковского театра. В программе значились пьесы Грибоедова «Горе от ума», Ибсена «Столпы общества» и Максима Горького «На дне». Нужно отметить, что русский театр накануне Февральской революции играл исключительно важную роль. В большинстве театральных постановок тех лет их общая направленность высвечивала негативные явления и тенденции эпохи, а в сценических событиях и образах зритель видел перипетии борьбы прогрессивных, свободолюбивых людей с теми, кто олицетворял реакцию, невежество, тупость, произвол, безнравственность. Уже тогда для меня театр был своеобразной школой жизни. Среди критически мыслящей части интеллигенции и рабочих вокруг театральных постановок разгорались горячие споры. Например, пьеса Горького «На дне», по мнению многих зрителей, отражала процесс становления пролетариата, хотя в пьесе действуют не пролетарии, а люмпены, вышедшие из различных социальных сословий. В те годы Горького считали не пролетарским писателем, а выразителем чувств и настроений деклассированных элементов общества. Я до сих пор придерживаюсь этого мнения. Большой резонанс в обществе получили драмы норвежского драматурга Генрика Ибсена, особенно «Нора» и «Столпы общества». При театральной постановке этих драм зрительный зал, можно сказать, кипел. Партер аплодировал одним героям, галерка – другим. В партере сидели дворяне, буржуазия и либеральная интеллигенция, галерку заполняли передовые рабочие, студенты и гимназисты. Вокруг этих спектаклей велись большие дискуссии, одни считали, что их притягательная сила заключена в проповеди идей социализма, другие утверждали, что автор прекрасно показал нравственный распад буржуазного общества, не касаясь социальных идей. В «Столпах общества» автор устами своей героини заявляет: «Да стоит ли вообще поддерживать такое общество? Что в нем есть? Наружный блеск и ложь внутри». Галерка бурно аплодирует, а партер поворачивается в сторону галерки и шипит: бродяги, бездельники, босяки. Меня бесили эти реплики из партера. На заводе меня попросили рассказать об этом спектакле. В обеденный перерыв в механическом цехе собралось человек двадцать послушать мой рассказ. Я подробно пересказал содержание драмы и, в силу моих возможностей, прокомментировал. Рабочие внимательно слушали, задавали вопросы, просили кое-что пояснить. Мы не обратили внимания, что к моему рассказу прислушивается стоявший неподалеку человек, которого на заводе называли не по фамилии, а по странной кличке «Кузьма Удалой». Он был примитивным полицейским шпиком, которых в те предреволюционные годы можно было встретить в самых различных местах. Кузьма Удалой по своей глупости иногда рассказывал о тайных планах полицейского участка, призванного следить за порядком на Брянском заводе. Этот шпик обычно с папироской в зубах, прохаживался по цехам, прислушивался к разговорам рабочих и доносил. Донес он и на меня. После моего рассказа рабочим о драме Ибсена меня вызвали в контору завода, сказали, что я разлагающе влияю на рабочих, в связи с чем могу получить расчет и проваливать куда угодно. В кассе получил 3 рубля 41 копейку и убрался с завода. Но дело этим не кончилось. Через пять дней, когда группа рабочих, в том числе и я, собралась для занятий в кружке у Матуса Канина, нагрянула полиция, шесть человек арестовали, привели в полицейский участок. Меня допрашивал пожилой, седенький, добродушно настроенный следователь. Я протестовал по поводу ареста, сказал, что нельзя преследовать человека за то, что он высказывает свое мнение по поводу пьесы Ибсена, что драмы этого скандинавского писателя играют на сценах всех городов России, в том числе и в Петербурге. Я пожаловался благодушному следователю на заводскую администрацию, которая выгнала меня с завода и этим самым толкает в среду воров и жуликов. Следователь прочитал мне показания «свидетеля», я сразу по стилю доноса понял, что это Кузьма Удалой. Однажды, когда я вечером сидел над «Капиталом» Маркса и делал выписки, раздался стук в дверь. В комнату вошли двое молодых рабочих, Степаненко и Карташов. Они сказали мне, что я могу возвращаться на завод. Как только была начата «итальянская» (сидячая) забастовка, администрация согласилась на все требования бастующих. А доносчика Кузьму Удалого под смех и улюлюканье провезли на тачке по заводу, потом вывезли за ворота и бросили в зловонную яму для отбросов. Описывая сцену расправы с Кузьмой Удалым, молодые рабочие хохотали. Трудно было передать мою радость. Я пожимал руки пришедшим рабочим и почувствовал, что мои глаза увлажнились. Мне было очень приятно узнать, что я не одинок, что есть люди, думающие обо мне, переживающие вместе со мной и готовые бороться с несправедливостью.