Повороты судьбы и произвол. 1905—1927 годы - страница 61

хлеба. Я с огромным аппетитом начал уплетать вкусный украинский борщ. Старушка, пришедшая в избу, присела на табуретку и начала рассказывать, что на пять дворов имеется только одна лошадь, что всех здоровых мужиков угнали и остались лишь старики, бабы да ребята… Забирают лошадей, выгребают из закромов хлеб и даже коров уводят… Когда же кончится эта проклятая война.

Я поинтересовался судьбой мужиков, дают ли они о себе знать своим семьям, и услышал печальную историю. Многие из них вовсе не вернулись с империалистической войны, а те, кто вернулся, лежат на печке без ног, за ними требуется уход. Гайдамаки и петлюровцы забрали в свои войска даже шестнадцатилетних. Как я понял, уход мужиков в ту или иную банду происходил только в зависимости от складывающихся обстоятельств, а не определялся их симпатиями. К батьке Махно молодежь уходила на своих лошадях, захватив с собой всю амуницию. Я доедал густую пшенную кашу и запивал ее молоком. Что я мог сказать этим крестьянкам, в глазах у которых было столько тоски и в то же время надежда, что их соколы вернутся домой здоровыми и невредимыми? Я, как мог, старался их успокоить, обнадеживал, что скоро кончится междоусобица и народ заживет счастливо, без царя и помещиков. Меня слушали внимательно, мне верили. Но я сам себе не верил, понимал, что в стране сложилась очень тяжелая ситуация и что Гражданская война не так скоро кончится.

Почти весь день продолжалась беседа. Мне даже задавали вопросы: верю ли я в Бога? Я понимал, что на этот вопрос нельзя отвечать в том духе, как обыкновенно высказываются атеисты. Я так же понимал, что нельзя отнимать у народа веры. Я просто решил рассказать популярно историю религии, Христа назвал первым коммунистом и даже привел его слова: отдайте все, что у вас есть, и идите за мной. В избе наступила после этих слов полная тишина, я почувствовал, что люди поднялись над своими повседневными делами и хотя бы на мгновение ушли в духовный мир. Это не по-марксистски, но зато по-человечески. Постепенно изба затихла, все со мной тепло попрощались и пожелали спокойной ночи. Хозяйка хотела постелить мне на широкой скамейке, я же выразил желание лечь спать на глиняный пол. Она принесла огромную охапку сена из сарая, положила пуховую подушку, и я скоро уснул богатырским сном без всяких сновидений.

Проснулся поздно, солнце уже высоко стояло над горизонтом. Мне было пора в путь. На столе стояла миска с варениками и глиняная чашка с солеными грибами. Когда я начал есть, хозяйка упрашивала меня остаться еще на одни сутки и отдохнуть как следует. Но я сказал, что должен догнать свою часть, что больше не могу оставаться. Хозяйка и молодые девчата проводили меня до железной дороги и долго стояли, пока я не потерял их из виду. На душе было светло и в то же время грустно. Как мало нужно для человеческого счастья. Я шагал быстро. Но меня охватывали сомнения. Я хотел ответить себе на основной вопрос: как это могло случиться, что Октябрьская революция провозгласила лозунг «Долой войну!», а война продолжается, Россия расколота, мужики до сих пор не могут вернуться в свои деревни, чтобы спокойно жить со своими семьями и обрабатывать ту землю, которая им была обещана? «Быть войне или нет – требуется согласие граждан…» Эту мысль я позже прочту у великого немецкого философа Канта. Как наивен этот кенигсбергский мудрец! Никто и никогда не думал опрашивать граждан, хотят ли они воевать или нет. Наивен и Евгений Евтушенко в своем стихотворении «Хотят ли русские войны?». Да, войны не хотят не только русские, но и немцы, и французы, и англичане и все другие народы нашей планеты. Но никто не спрашивает у народа, никто не считается с его волей, когда армии начинают стрелять. Во время войны народы терпят голод, холод, теряют своих дорогих и близких. Нужна ли война? Зато война нисколько не нарушает обычных привычек властителей или диктаторов, они продолжают нормально есть, пить, участвуют в банкетах, поднимают тост за своих союзников и лицемерно пускают слезу за убиенных. И петлюровцы, и махновцы, и деникинцы, и Центральная Рада – все они жонглировали словами «республика», «демократия», на самом же деле все эти так называемые власти от народа представляли собой маскировку для различных деспотов или тиранов. Кажется, Фридрих II сказал, что он лишь слуга государства. Но этот «слуга» мог подавить силой всякого, кто напомнил бы ему о проведении в жизнь высказанного им парадокса. Монархи просто называли себя помазанниками Бога, исполнителями божественной воли либо наместниками Бога на земле. Это, по крайней мере, откровенное признание, и оно звучит убедительнее, чем заявление деспотов, что они подавляют народ во имя народа.