– А призрак? – мягко подтолкнул его Арион. – В прошлый раз вы говорили про призрака. Вы его видели?
Орлов вздрогнул. Его взгляд снова ушел куда-то внутрь, в темные коридоры его памяти.
– Да, – прошептал он. – Он приходил. Не на сцену. Ко мне. В гримерку. Ночью. Иногда просто на репетиции… стоял в тени, за кулисами. Я думал, это галлюцинация. Часть роли. Виктор тоже его видел, я думаю. Это его бесило. Призрак не говорил. Он просто стоял в углу и смотрел. Это была тень. Просто тень. Но она была… настоящей. Она была реальнее, чем Виктор. Реальнее, чем я сам.
– Эта тень просила вас о чем-то? Требовала мести?
Актер медленно покачал головой.
– Нет. Она ничего не просила. Она просто… ждала. Ждала, когда я доиграю свою роль до конца.
Он снова отвернулся к окну. Облака за стеклом сгустились, почти соприкоснувшись с крышей соседнего корпуса. Разговор был окончен. Аудиенция завершилась.
Арион тихо встал и вышел, оставив Орлова наедине с его тихим безумием и тенью, которая, возможно, все еще стояла в углу его палаты. И Арион понял две вещи. Первая – убийца был в театре задолго до убийства. Он был зрителем. Зрителем, который готовил свою собственную премьеру. И вторая – Алексей Орлов был не единственным Гамлетом в этой пьесе. Виктор Ставрогин тоже им был. Гамлетом, которого свел с ума лгущий призрак.
Глава 18: Визит к психотерапевту
Поездка из больницы в центр города была похожа на погружение из одного мира в другой. Из бледно-зеленой тишины палат, где время застыло, – в хаотичный, ревущий поток машин, спешащих людей и кричащих рекламных щитов. Арион вел машину на автомате, но его мысли были далеко. Они были в той палате, с Орловым и его реальной, безмолвной тенью.
Он понимал, что тонет. Сложность дела, его многоуровневость, его пугающий резонанс с его собственным прошлым – все это начинало затягивать его в воронку, из которой он мог не выбраться. Ему нужен был внешний наблюдатель. Зеркало, которое не было бы кривым.
Он свернул на тихую улочку в старом центре и припарковался у неприметного особняка XIX века с тяжелой дубовой дверью. На медной табличке было выгравировано одно слово: «Райхель».
Доктор Илья Райхель был единственным человеком, которого Арион мог бы, с большой натяжкой, назвать другом. Седовласый, с проницательными, но устало-добрыми глазами за стеклами старомодных очков, он был психоаналитиком старой школы. Фрейдистом, который верил в силу слова, сновидений и оговорок. Именно Райхель помог Ариону собрать себя по частям после дела Севастьянова, не задавая лишних вопросов и не выписывая рецептов.
Он принял Ариона без предварительной записи, как всегда. Его кабинет был полной противоположностью жилищу Ариона – уютный, слегка захламленный книгами, с мягкими коврами, потертой кожаной кушеткой и запахом хорошего трубочного табака. Это было место, где можно было говорить.
– Снова они, Арион? – спросил Райхель, когда они уселись в глубокие кресла, и кивнул на стакан воды, который он поставил перед Арионом. – Призраки?
– На этот раз они вышли на сцену, – ответил Арион, глядя на свои руки. – И устроили премьеру.
Он не стал пересказывать детали дела, улики, имена. Райхелю это было не нужно. Он рассказал ему о структуре. О режиссере-жертве, который боялся своего собственного спектакля. Об актере, которого заставили сойти с ума. О «лгущем призраке». И о своем собственном, навязчивом ощущении, что это дело – зеркало его прошлого.
