– Слышь, парень, – не выдержал он, когда артисты уже стали собираться уходить. – Дай сыграть на твоей гармошке. Не бойся, я осторожно.
Парень оглянулся на девочек. Те кивнули ему головами.
– Держи, дяденька, – протянул парень Ивану старенькую, но всё ещё добротную гармонь.
Иван сел на кровати и взял в руки инструмент, любовно провёл рукой по чёрному, когда-то лакированному боку тальянки, словно здороваясь, затем быстро закинул ремень на плечо и развернул меха. Сначала медленно, осторожно, потом всё быстрее и быстрее, набирая темп, полилась музыка. Как говорил когда-то отец, это был коронный номер Ивана. "Цыганочка с выходом". Тётка называла её из-за медленного начала "Из-за печки" и всегда негодовала по поводу такого томительного и длинного вступления. Иван весело смеялся над ней и нарочно тянул его вдвое длиннее положенного.
– Давай, Ваня, давай, родимый! – не выдержал Анатолий, подёргиваясь всем телом от желания выйти в круг и загнуть такое коленце, чтобы все девки от восторга так и попадали. – Жарь её, заруливай круче, язви её в печёнку. Дави на газ! Опа, опа, давай!
Петька вскочил на кровать и, махая одной рукой, как мельница, засунул вторую в рот и выдал такой дикий свист, что в ушах зазвенело. Вся палата заходила табуном. Даже хмурый Фёдорович улыбнулся, словно оскалился, и завертел кистью руки на манер разбитной цыганки из заезжего табора.
Веселье прервала Даша. Она влетела в палату, как на пожар. Сестра на секунду остановилась как вкопанная на пороге, быстро оценила обстановку, затем решительно подошла к Ивану и положила ладошку на развёрнутые меха. "Цыганочка" захлебнулась в самом разгаре, не успев выдать свой последний аккорд. Наступила гробовая тишина. Затем раздался грохот. Это Петька рухнул на кровать, да в спешке промазал и в итоге растянулся на полу, но быстро поднялся и, потирая зашибленное колено, нырнул под одеяло.
– Ну и что вы здесь устроили? – пряча улыбку, строго спросила Даша. – Вы раненые, а это значит, что ваше дело тихо лежать и слушать. Так, дети. Забирайте инструмент и идите в следующую палату, но только у меня одно условие. Инструмент больше никому в руки не давать. Поняли?
Дети дружно закивали головами и, тихонько хихикая, выбежали из палаты. Им очень понравилась игра раненого дядечки, а особенно реакция остальных. Девочка, по всему видать, старшая в группе начинающих артистов, не выдержала. Повернувшись к юному гармонисту, она сердито сказала:
– Видал, Митька, как играть надо? А ты пилишь, пилишь, как ненормальный. От этого твоего пиления не плясать и не петь охота, а выть, как собака на луну. Идём, горе моё. Нас ещё другие раненые ждут.
Митька ничего не ответил на колкое и такое обидное для музыканта замечание. Он только шмыгнул носом и поплёлся за труппой в другую палату, изо всех сил придерживая вечно разъезжающуюся гармонь. Даша ушла, а Иван лежал на кровати, смотрел в обшарпанный потолок и радовался, как ребёнок. Он словно дома побывал. В родном Непотягове.
– Ваня, – Иван повернулся к Фёдоровичу. Тот смотрел на него с ехидной улыбкой. – А девка-то на тебя ого-го как смотрит.
– Что значит ого-го? – не понял Иван.
– Чего тут понимать, – встрял в разговор Петруха. – Глаз она на тебя положила, приглянулся ты ей. Так понятно?
Иван разозлился:
– Да идите вы все… Тоже мне, понимальщики нашлись.
– Зря ты так, Ваня, – не унимался Фёдорович. – Деваха видная, всё при ней, да и грамотная. При должности. Ты не торопись нас посылать, дружок. Лучше подумай хорошенько, да и реши энто дело. Точно тебе говорю. Как на духу.
