Так вот именно Ева Шефер, которая, как выяснилось позднее, была довольно известной писательницей, а кроме того активно работала в созданном ей Центре помощи женщинам — жертвам насилия, стала тем якорем, который не позволил Агнес после того, что произошло в доме Пауля Зиверса, рухнуть из мира серого в совсем уж черный. Уйти по другую сторону. Переступить черту.
— Можешь мне ничего не рассказывать, если не хочешь, но я же вижу, что у тебя что-то произошло. На работу не ходишь, сидишь дома одна как сыч и вид у тебя такой, что краше в гроб кладут.
— Я уволилась, — пытаясь минимизировать откровения, буркнула Агнес. — Больше там… не могла.
— Жить есть на что?
— Есть, не волнуйся.
— Я не могу не волноваться, когда человек, который мне симпатичен, того гляди в петлю влезет.
— У меня осенняя депрессия, — начиная раздражаться, огрызнулась Агнес.
— Ага! Вижу! И это от депрессии у тебя синяк на лице, который ты старательно волосами прикрываешь! Откуда это?
— Мои глупые мечты разбились о мою же глупую голову. Ева, я действительно не могу об этом говорить.
— Ладно. Как хочешь. Но и одной сидеть и до бесконечности варить в себе все, что с тобой случилось, я тебе не позволю. А потому завтра же ты пойдешь со мной и устроишься на новую работу!
Агнес сопротивлялась и возражала, но и Ева оказалась женщиной с характером. Да и какая другая ужилась бы с таким волчарой, как Эрих? Так что в позиционных боях Агнес пришлось сначала отступить, а после и вовсе капитулировать — тихое упрямство, перед которым пасовал даже папа, не помогло. Возможно, потому, что Агнес и сама понимала: так дальше нельзя. Так одна дорога — в петлю. Или в ванну с теплой водой… И чтобы бритва рядом была… В серую воду потечет серая кровь… Навалится серая муть и все наконец-то станет безразлично-хорошо…
Нет!
Так и получилось, что через несколько дней Агнес припарковала свою машину возле небольшой кондитерской в совсем не элитном, а самом обычном спальном районе. И что, ей теперь здесь работать?! Отец перевернется в гробу!
— Давай, давай! Вылезай и пошли! — словно прочтя ее мрачные мысли, прикрикнула с заднего сиденья Ева.
Агнес вяло завозилась, выбираясь из машины. Подруга вылезла куда ловчее и быстрее. Но все же первым в дверь кондитерской ворвался Руди — сын Евы и Эриха, которого мама взяла в эту поездку с собой. Здесь мальчика явно хорошо знали. Веселая, чуть полноватая девица по имени Николь, тут же стала угощать Руди плюшками, а Ева тем временем повела Агнес куда-то вглубь заведения. Как выяснилось, в небольшой, но дорого и со вкусом обставленный кабинет, где и подтолкнула к сидевшей почему-то не за столом, а на подоконнике, темноволосой красотке, сказав:
— Это дочь Северина Вогта, и ей нужна работа.
— Брешешь, — сказала красотка, потом прищурила глаза и качнула головой: — Впрочем, похожа.
— Вы знали папу? — удивилась Агнес.
— Его все знали, — отмахнулась хозяйка кабинета, спрыгивая на пол. — А я у него еще и училась в свое время. Катрина Делардье, — красотка протянула руку, представляясь, и Агнес ее пожала, попутно понимая, что перед ней чистокровная волчиха-оборотень. — Покажешь, на что способна?
С тех пор у Катрины Агнес и трудилась. От черной черты впереди это ее действительно отвело, но мир вокруг так и остался серым. А получившая Хрустальный шар песня MobiuStrip, которую не крутили разве что по каналу «Охота и рыбалка», и вовсе всякий раз ввергала в приступ разрушительного отчаяния — дома телевизор Агнес уже разбила, кинув в него тяжелый стакан с коньяком.
