Один дворник с горьким лицом пробормотал:
– Даже улицы теперь стесняются говорить по-русски.
Я усмехнулся. Это был не город. Это была открытка, отправленная невесть кому, с надписью: “Смотрите, как у нас красиво, пока не понюхаете.”
Евгений К., старый знакомый, поставлял люки и лавки. Сделанные из неизвестного материала. Наверное, из воздуха, легализованного через подряд.
У него был дар: делать из всего что угодно, кроме совести.
Скамейки теперь имели имена. Я лично видел паспорта изделий.
“Слава предкам” – гранит, вес 260 кг, цена 380 000.
“Спокойствие вовеки” – дерево+металл, цена 420 000.
“Скамейка” – просто скамейка. Но с Wi-Fi модулем.
Самое сильное впечатление на меня произвёл подземный люк, замаскированный под пень. Когда его открыли, оттуда повалил такой запах, что казаки из радиуса двух кварталов начали перекрещиваться и отступать назад, повторяя:
– Это точно… родовая память… исчезает…
А потом пошли репетиции. И здесь – начался настоящий экзистенциальный трэш.
Дети, в платках, орали хором:
– “Ой, то не вечер!”
Девушки, в платьях, сшитых, как оказалось, из старых занавесок, размахивали руками, как антенны на крыше девятиэтажки.
Казаки – с пластиковыми саблями. Один даже кричал:
– Мне каску дали от реконструкции Курской дуги!
Под звуки гармошки один заместитель мэра, широко улыбаясь, сказал мне за кулисами:
– Жека, это же… феерия!
– Духовное возвращение!
Я молча смотрел, как в углу два школьника пытались отобрать друг у друга нагайку,
и не ответил.
Потом придумали инсталляцию.
– Поставим юрт.
– Пустим дым.
– Один казак крестится.
– Другой подписывает дарственную на землю.
На это ушло три миллиона. Юрт стоил двести тысяч. Остальное – “транспорт, логистика, духовная часть”.
Всё это называлось: “Проект духовного наследия в цифровую эпоху”.
Однажды вечером нас позвали в ресторан. Там был официальный приём.
– Шашлык.
– Презентация под “Левый берег Дона”.
– Ансамбль из трёх женщин и одного деда с аккордеоном.
На экране – слайды: “Казачество – культурный код региона”, “От сабли – к цифре”, “Наследие будущего”.
Когда появилась надпись: "Казачество – скрепа будущего", я не смог больше смеяться.
Я просто взял рюмку. И впервые за год выпил молча.
Город сиял. Флаги. Знамёна. Бордюры под золото. Даже голуби – как будто натренированы.
А внизу: – в подвалах; – в старых канцеляриях; – в кабинетах, где пахнет сыростью и госзаказом – кипела настоящая жизнь. Сход был не кульминацией. Он был антрактом. Перед настоящим представлением. Без грима. Без казачества. С настоящим мясом и настоящими ножами.
Я стоял в стороне и понимал: эта феерия – не про традицию. Это – обои на прогнившей стене. Но стена трескается. И скоро изнутри полезет то, что на ней не рисовали.
ГЛАВА 9. ШАМПАНСКОЕ, СОЧИ И… УГОЛОВНОЕ ДЕЛО
После схода город выдохнул. Как после свадьбы с бюджетом: шум, феерия, потраченные миллионы, пахлава из смет и шампанское из водопроводных труб. Теперь – только помятые скатерти, осыпающиеся гирлянды, и прокурорский автомобиль, как свадебный кортеж, но в чёрном.
На площади ещё висели баннеры. На них казаки в фотошопе смотрели ввысь, будто знали, что скоро за ними прилетят не дроны, а допросы.
В офисах – уже пошли разговоры:
– Когда следующий транш?
– Акт по лавкам подписал?
– Сколько тебе вышло на руки?
Всё звучало как послесвадебная перепись подарков.
Шампанское текло – особенно в кабинетах, где сидели те, кто получил больше всех.
