– В подвалах.
– В курилках.
– В заброшенных кабинетах с линолеумом, как в морге.
Формально – тишина. Фактически – кипячение.
Я видел: закупки, которые шли “по второму кругу”, как мясо в советской котлетной; тендеры, оформленные под других, но уже с заранее вписанным победителем; бумаги, которые носились по частным почтам, “как раньше” – мимо электронных порталов.
И всё это – на фоне казачьего схода. Да-да, именно теперь решили дать народу “бубна и сабель”. Хлеба уже не оставалось.
– Мероприятие утвердили.
– Площадки – покрасили.
– Дворники – строем.
– Ветераны – выглажены.
– Кони – доставлены.
На каждом углу – баннеры: “Welcome to Казачество”, “Гордость – в седле!”, “Сабля – наша память!”.
Один из замов, ухмыляясь, сказал на совещании:
– Раз уж деньги списаны, давайте вид сделаем. Красиво.
***
Я смотрел, как школы отдали под репетиции, как дети с деревянными ружьями маршируют в ритме хриплого марша, и думал: Ростов – как мёртвец с макияжем.
Грим наложен. А сердце уже остановилось.
Говорили даже, что привезут настоящего казака из Сибири.
– “Чистого по родословной.”
– “С подтверждённым усом.”
Я спросил:
– А можно просто честного?
Мне не ответили. Только поржали.
Но главное – пошла зависть. Те, кто не получил, начали сливать: анонимки, флешки, старые сметы, юристы с доступом к архивной почте, сметчики, которых уволили, но не забыли.
Началась другая война. Без крови. Но с папками. С проверками. С СМИ, которым наконец-то заплатили обратно.
Я чувствовал, как земля дрожит. Но теперь – не между нами, а под нами.
***
Ко мне подошёл человек. Высокий. Щёки впалые. Пиджак – воняет архивом. Когда-то работал в департаменте по благоустройству. Теперь – призрак.
– Евгений… – сказал он.
– Ты же в теме.
– Помоги.
– Нам надо войти обратно.
– Мы не можем быть навсегда за бортом.
Я посмотрел на него.
– Кто “мы”?
Он замялся.
– Те, кто остались за бортом, но не забыли, как плавать.
Я не ответил. Не потому что не хотел помочь. А потому что понял: вторая волна идёт.
И она будет медленнее. Грязнее. Без героев.
Поздно вечером я сел в машину. На экране – реклама.
– “Казачество – в каждом из нас.”
– “Мы – едины!”
– “Россия – традиция!”
Голос – басистый, с эхом, как в бетонной трубе.
А на стене подъезда моего старого офиса
кто-то царапал ножом:
“Верни подряд, сука.”
И это было честнее, чем весь сход.
Когда началась подготовка к казачьему сходу, город словно впал в коллективный психоз. Причём не тот, что лечится медикаментозно, а тот, что получает гранты.
На народность. На традицию. На "скрепу, восстанавливаемую по архивным лекалам".
Я видел, как бетонные джунгли на глазах превращаются в декорации исторического романа, снятого по пьяной смете.
Площадь Ленина заливали светом прожекторов. На её бетонной груди устанавливали сцену – трёхъярусную, с LED-панелями, будто для шоу Ольги Бузовой в Чите.
Перед администрацией – надутые павильоны с гербами и портретами казаков, у которых лица – как у бюджетников в пятницу: усталость, пот, дух.
На въезде в город появился баннер: "КАЗАЧЬЯ ДУША – ГОРДОСТЬ РОССИИ!"
Я смотрел на это, стоя в пробке, и думал: «Гордость – вряд ли. Но смета точно впечатляет.»
Ростов преображался. Фальшиво. Злобно. Симметрично.
– Плитка – ровная, как протокол.
– Фонари – антикварные, но светят холодом офиса.
– Деревья – как будто приклеены на клей «Момент».
На каждом углу – таблички на английском: "House of Council", "Street of Liberation", "Kazachiy spirit avenue".
