Читать онлайн Таяма Катай - Шум волн. Сборник рассказов

Переводчик Павел Соколов

Составитель Павел Соколов

© Таяма Катай, 2025

© Павел Соколов, перевод, 2025

© Павел Соколов, составитель, 2025

ISBN 978-5-0067-5144-6

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Таяма Катай (1872—1930) – писатель, без которого невозможно представить японскую литературу начала XX века. Его имя часто связывают с зарождением натурализма в Японии, но творчество Катая гораздо шире любых литературных направлений. Он был летописцем человеческой души, мастером психологического анализа, художником, умевшим передать тончайшие оттенки чувств – от безудержной страсти до глухой тоски одиночества.

В этот сборник вошли образцы его малой прозы, в основном из сборников 1920-х годов – рассказы и повести, в которых сконцентрированы все главные темы его творчества: мучительная рефлексия, конфликт между долгом и желанием, невозможность любви без разрушения. Герои Катая – люди, разрывающиеся между социальными условностями и собственными страстями, между призрачным идеалом и несовершенной реальностью. Их переживания часто доведены до крайней степени напряжения, до болезненной остроты, но именно это делает прозу Катая такой пронзительной.

Особое место в его творчестве занимает природа – не просто как фон, а как живое, почти одушевлённое пространство, отражающее внутренний мир персонажей. Болота, сосновые леса, заросшие тропы, тихие сельские пейзажи становятся у Катая метафорами душевных состояний. Взгляните, например, на болото в «Болоте Асадзи» – оно то скрывает любовников, то становится символом утраты, то превращается в кладбище несбывшихся надежд.

Катай писал не только о любви, но и о её тени – о вине, о ревности, о неизбежности расплаты. Его герои обречены страдать, потому что слишком остро чувствуют, слишком глубоко рефлексируют. В этом смысле проза Катая – это всегда исследование боли, но боли, которая очищает и заставляет читателя сопереживать.

Стиль Катая – плотный, насыщенный деталями, иногда почти физиологичный в своих описаниях, – может показаться непривычным современному читателю. Но именно эта «неудобность», эта отказ от гладкости и делает его тексты такими живыми. Они не дают успокоиться, не предлагают лёгких ответов, но зато оставляют в душе след – как от прикосновения к чему-то слишком откровенному, слишком настоящему.

В этой книге собраны произведения, которые показывают Катая с разных сторон: и как тонкого лирика («Тропинка в траве»), и как беспощадного аналитика человеческих слабостей («Болото Асадзи»), и как писателя, способного превратить частную драму в универсальную историю о несовершенстве мира.

Читая Катая сегодня, мы понимаем, что его герои – это мы сами: запутавшиеся, сомневающиеся, ищущие и не всегда находящие. И в этом – вневременная ценность его прозы.

Открывает этот сборник рассказ «Солдат», написанный автором на основе личных воспоминаний и наблюдений времен Русско-японской войны. В книге дается новый перевод этой сильной антивоенной новеллы (первый перевод вышел в 1958 году и более не переиздавался). Все прочие произведения, вошедшие в эту книгу, ранее не издавались отдельным томом на русском языке.

Он шагал.

Винтовка тяжела, ранец тяжел, ноги тяжелы, алюминиевый котелок бренчит о штык, и этот звук раздражает его и без того напряжённые нервы. Он поправлял его несколько раз, но он всё равно бренчит, предательски бренчит. Он уже просто ненавидит этот котелок.

Болезнь ещё не прошла, и дыхание его было прерывисто. По всему телу пробегает то жар, то озноб. Голова пылает, в висках стучит. Зачем он покинул госпиталь? Врач настаивал, что после болезни нужен покой, уговаривал остаться – зачем же он ушёл? Он думал об этом, но не жалел.

Пятнадцать больных и раненых в грязном заброшенном доме в комнате на восемь циновок. Упадок сил, грязь, стоны, тяжёлый воздух и тучи назойливых мух – как он выдержал там двадцать дней? Каша из ячменя с щепоткой соли – как он не умер с голоду?

Солдат содрогнулся, вспомнив госпитальный туалет. Яма была вырыта неглубоко, и вонь била в нос и глаза. Мухи гудели тучами. Известковая грязь серого цвета вызывала тошноту.

Но здесь… Здесь лучше, чем там. Бескрайние поля – как же они прекрасны! Маньчжурская степь пустынна и безлюдна. На полях – лишь поспевающий гаолян. Но здесь свежий воздух, солнечный свет, облака, горы…

Резкий звук заставил его остановиться и оглянуться. Тот самый поезд всё ещё там. Сотни китайских кули, словно муравьи, тащащие огромную добычу, толкают длинный состав без котла и трубы.

Вечернее солнце косо осветило картину.

Там, на возвышении среди мешков с рисом, стоит тот самый унтер. Солдат просил подвезти его до станции Аньшань – идти было невмоготу. Но унтер закричал, что это не пассажирский поезд, и какой же солдат пехоты ездит на поездах?

«Я болен, видишь же – болен, у меня бери-бери. За Аньшанем наверняка будет наша часть. Мы же воины, помоги собрату!» – он умолял, но унтер не слушал. «Рядовой», – говорил он с презрением. А ведь именно солдаты выиграли сражение при Цзиньчжоу! Чёртов унтер, чёртов демон!

Муравьи, настоящие муравьи! Всё ещё там. Поезд – конец ему.

Внезапно перед глазами промелькнул состав, на котором он уезжал из Тоёхаси. Вокзал был завешан флагами. Долгое-долгое «банзай!» И вдруг – лицо любимой жены. Не заплаканное в день отъезда, а улыбающееся, каким он запомнил его в счастливый миг.

«Вставай, проспишь школу!» – будила его мать. Мысли неожиданно перенеслись в детство. Лысый лодочник с залива, блестящий на закате, кричит на свору детей. Среди них – он.

Прошлое и нынешняя боль и тревога чётко разделены, но в то же время соприкасаются. Винтовка тяжела, ранец тяжел, ноги тяжелы. Всё ниже пояса словно принадлежит не ему, и он даже не уверен, идёт ли вообще.

Коричневая дорога – колеи от пушек, следы сапог и сандалий врезались в землю и застыли, как камень. Дорога тянется вдаль. Он уже ненавидит эти маньчжурские дороги. Где же им конец? Когда он перестанет идти по ним?

Как же милы ему песчаные дороги родного края, влажный берег после дождя, гладкие и приятные тропы! Здесь же, хоть дорога и широка, нет ни одного ровного места. После дождя она становится мягкой, как глина, и сапоги – да что там сапоги! – погружаются в грязь по колено.

Перед сражением у Дашицяо они брели три ри по тёмной грязи. Брызги летели до макушки. Их задачей было прикрытие артиллерии. Пушки застревали в грязи, и они толкали их снова и снова. Если бы пушки Третьего полка не заняли позиции к утру, битва была бы проиграна. Они работали всю ночь, а на следующий день – бой.

Вражеские и наши снаряды со свистом пролетали над головой. Жара палила с небес. После четырёх часов пехота сошлась вплотную. Ружейная стрельба звучала, словно жарящиеся бобы на сковородке. Пули свистели у самых ушей. Кто-то в рядах вскрикнул. Он обернулся и увидел, как солдат, залитый кровью, алой на вечернем солнце, рухнул вперёд. Пуля попала ему в грудь.

Тот был хорошим парнем. Весёлый, остроумный, простой в общении. Из Синсиро, с молодой женой. В начале высадки они вместе ходили за провизией, гонялись за свиньями… Но этого человека больше нет на свете. Не верится, что его больше нет. Не верится, но это так.

По грязной коричневой дороге тянутся повозки с провиантом. Фургоны с мулами, повозки с ослами, крики китайских стариков. Длинные кнуты сверкают на солнце, щёлкают в воздухе. Из-за ухабов повозки трясутся, как на волнах.

Тяжело дышать. Так тяжело, что невмоготу. Он решил попроситься на повозку и побежал.

Котелок бренчит. Сильно бренчит. Вещи в ранце и патроны в подсумках громко прыгают. Приклад винтовки больно бьёт по ноге.

– Эй! Эй!

Голос не слушается.

– Эй! Эй!

Он крикнул изо всех сил. Наверняка услышали, но даже не оглянулись. Наверное, знают, что ничего хорошего он не скажет.

Он остановился, но потом снова побежал. На этот раз ему удалось догнать последнюю повозку.

Мешки с рисом громоздились горой. Китаец-старик обернулся. Круглолицый, неприятный. Солдат без спроса вскочил на повозку и лёг между мешками. Китаец покричал на лошадь, и повозка затряслась.

Голова кружится, земля и небо вращаются. Давит в груди, болит голова. Икры ног прижаты, неудобно, просто невыносимо. Тошнит. Чувство тревоги с невероятной силой охватило его. В то же время начался ужасный приступ – в ушах и в голове зашептали голоса.

Раньше он уже испытывал тревогу, но не такую. Кажется, будто во всей вселенной нет места, где он мог бы укрыться.

Они, видимо, въехали в деревню. Над ним склонились густые зелёные ивы. Лучи заката, пробиваясь сквозь листву, освещали каждый листок. Неказистые низкие крыши проплывали мимо, будто во время землетрясения.

Вдруг повозка остановилась. Он поднял голову.

Они были в тени ив. Он увидел пять повозок.

Кто-то резко схватил его за плечо.

Японец. Свои. Унтер.

– Ты кто такой?

Он с трудом приподнялся.

– Почему ты на этой повозке?

Объяснять было мучительно. Да и говорить не хотелось.

– На этой повозке нельзя! Груз и так слишком тяжёлый. Ты из Восемнадцатого полка? Из Тоёхаси?

Он кивнул.

– Что с тобой?

– Болен. До вчерашнего дня был в госпитале в Дашицяо.

– Вылечился?

Он бессмысленно кивнул.

– Понимаю, что тебе тяжело, но слезай. Нам нужно спешить. Под Ляояном началось.

– Ляоян!

Это слово сильно взбудоражило его.

– Уже началось?

– Разве не слышишь канонаду?..

Он и раньше слышал гул на горизонте, но думал, что это не Ляоян.

– Аньшань взят?

– Позавчера. Враг, кажется, решил дать последний бой перед Ляояном. Говорят, началось в шесть!

Отдалённый, едва слышный гул – да, это артиллерия. Тот самый противный звук, когда снаряды пролетают над головой. Пехота идёт в атаку между разрывами. Кровь льётся.

Он почувствовал страх и в то же время тоску. Его товарищи сражаются. Проливают кровь за Японскую империю.

Он представил себе поле боя, зрелище разрывов снарядов. Но здесь, в маньчжурской степи, за семь-восемь ри от сражения, лишь осенний ветер гонит закат. Мир в деревне, через которую прошла армия, не изменился.

– Это будет большое сражение.

– Да.

– В один день не решить.

– Конечно.

Унтер и его солдаты, услышав канонаду, оживлённо заговорили. Пять повозок с провиантом, китайские старики – все о чём-то болтали. Длинные уши ослов светились на солнце, их рёв резал уши.

За ивами виднелись пять-шесть китайских домов с белыми стенами. Во дворах высокие деревья, колодцы, сараи. Пожилая женщина с маленькими ногами шла, покачиваясь.

Сквозь ивы была видна широкая пустынная степь. Цепь коричневых холмов, а за ними – высокие лиловые горы. Оттуда и доносился гул орудий.

Повозки уехали.

Он снова остался один. От Хайчэна до Дунъяна, а до следующей базы снабжения ещё около одного ри. Только там можно будет переночевать.

Он решил идти.

Солдат был измотан, но идти всё же лучше. В груди по-прежнему тяжело, но ничего не поделаешь.

Та же коричневая дорога, те же поля гаоляна, тот же закат. По рельсам снова прошёл поезд. На этот раз под уклон, очень быстро. Быстрее, чем паровоз, он промчался через долину. Флаг на последнем вагоне мелькал среди гаоляна, то появляясь, то исчезая. Даже когда он скрылся из виду, гул железнодорожного состава ещё слышался. И вместе с ним – непрерывная канонада.

На дороге давно не было деревень, но на западе виднелись тёмные рощи ив, а между ними – белые и коричневые дома. Людей не было видно, лишь тонкие струйки дыма одиноко поднимались в небо.