Здесь было уже тихо. Ни души вокруг. В груди вдруг стало нестерпимо тяжело. «Если не найду убежища – умру здесь», – подумал он и рухнул на землю.
Но, странно, не было ни грусти, ни воспоминаний. В глазах мелькнули звёзды. Он приподнял голову и осмотрелся.
К своему удивлению, он увидел белый дом прямо перед собой. В окнах светились огни. Был виден круглый красный фонарь. Слышались голоса.
Опираясь на винтовку, он с трудом поднялся.
У входа действительно была лавка. В темноте угадывался котёл, тлели угли. Тонкая струйка дыма стелилась мимо фонаря. На фонаре было написано: «Сладкая бобовая похлёбка – 5 сен». Несмотря на мучительную боль в груди, он разглядел это отчётливо.
– Похлёбка уже кончилась? – спросил солдат, стоявший перед лавкой.
– Уже кончилась, – раздалось изнутри.
Заглянув внутрь, он увидел яркий свет двух голых свечей. На возвышении среди ящиков с консервами и мелочью сидел улыбающийся усатый мужчина лет тридцати. Один солдат разглядывал полотенце.
Рядом в темноте виднелись низкие каменные ступени. «Вот оно», – подумал он. Одна мысль, что можно отдохнуть, наполнила его сердце безмерной радостью.
Осторожно, на цыпочках, он поднялся по ступеням. Внутри было темно. Похоже, это был коридор. Он попробовал открыть первую дверь – не поддалась. Сделал два-три шага, попробовал следующую – та же история.
Пошёл дальше.
Коридор упёрся в стену. Вправо и влево хода не было. В отчаянии он нажал на правую дверь – и та неожиданно открылась.
Комната была едва освещена звёздным светом, падающим через стеклянное окно.
Он бросил винтовку и ранец и повалился на пол. «Наконец-то можно отдохнуть», – подумал он, тяжело дыша.
Но вместе с облегчением пришла новая тревога. Усталость, изнеможение, чувство, близкое к отчаянию, давили, как свинец. Воспоминания всплывали обрывками – то быстро, как молния, то медленно, как шаги усталого быка.
Он ясно чувствовал, как ноют тяжёлые, усталые ноги. Икры пульсировали от боли – не обычной, а словно от судорог.
Он невольно заёрзал. Даже измождённое тело не могло вынести этого давления.
Он катался по полу в муках.
О родине, о матери и жене даже не думал. Не оплакивал свою грядущую смерть. Боль, только боль – с ней нужно было бороться.
Она накатывала, как прилив, бушевала, как ураган. Он упирался ногами в пол, метался. «Больно…» – невольно вырвалось у него.
Но на самом деле боль была не такой сильной. Она, конечно, была, но мысль, что нужно терпеть ещё больше, притупляла её. Новая сила волной разлилась по телу.
Желание побороть боль было сильнее страха смерти. С одной стороны – слабость, слезливое отчаяние, с другой – упрямая воля к жизни.
Боль накатывала волнами. С каждой новой волной он кусал губы, стискивал зубы, хватался за ноги.
Ему показалось, что пробудилось какое-то новое чувство, помимо пяти обычных. Тёмная комната стала видна чётче. У стены стоял высокий стол. На нём лежала белая бумага. Половина оконного стекла была разбита, и сквозь него виднелись звёзды. В углу валялся какой-то хлам.
Он потерял счёт времени. «Хорошо бы пришёл врач», – подумал он, но тут же новая боль отвлекла его.
На полу запел сверчок. «А, сверчок…» – мелькнуло у него в голове сквозь мучения. Грустная песня насекомого почему-то тронула его до глубины души.
Боль, боль… Он снова забился в конвульсиях.
– Больно! Больно! Больно! – он кричал без остановки.
– Больно! Кто-нибудь… есть кто-нибудь? – снова закричал он через некоторое время.
