Собрание сочинений в 4 томах. Том 3, книга 2. Американский романтизм и современность - страница 29

И здесь проявляется характерная черта творчества и мировоззрения Брауна, отличающая его от литературных и политических деятелей эпохи американской революции. Для тех человек был кузнецом своего счастья, своей судьбы. Своими руками завоевали они независимость родины. На существующий мир и человеческие институты они смотрели как революционеры, считая, что действительность можно и должно преобразовать на благо человека.

Иное отношение к миру у Брауна. Годы Войны за независимость ассоциировались у него с ранними годами детства. Он был сыном новой исторической эпохи, когда на смену героическим деяниям отцов пришла ежедневная коммерческая деятельность накопителей капитала на нью-йоркском Бродвее, где живет преуспевающий наставник Эдгара Хантли мистер Сарсефилд. Люди героического облика уже погибли – кто в схватках американской революции, кто позднее, подобно другу Эдгара Хантли, с таинственного убийства которого начинается роман. Но среди современников живет воспоминание о них, об их мужестве и справедливости, которые тем светлее, чем отвратительнее становится лицо приходящего им на смену буржуазного общества.

В конце 90-х годов Браун переживает духовный кризис, отражающий трагизм хода революционных событий в Европе и Америке. После раннего просветительского диалога «Алкуин» писатель создает романы, в которых выражает чувство разочарованности в героическом идеале Просвещения, которым он жил в юности. В его произведениях появляется сумрачный колорит, тема разобщения людей, одиночества, нищеты. Браун разочаровывается в американском опыте приложения годвинских идей политической справедливости к условиям буржуазной демократии в Соединенных Штатах.

Какой-то безысходностью веет от конечного вывода в «Эдгаре Хантли» – человек сам кузнец своего несчастья, всех страданий, которые он претерпевает в этом мире. «Печально и унизительно положение человека! – восклицает писатель. – Его собственными руками создаются те несчастья и ошибки, в которых он обречен пребывать навечно» (293).

Американские исследователи и издатели Брауна неустанно отмечают, что глава XVI «Эдгара Хантли», содержащая приключение героя в пещере, куда он свалился в сомнамбулическом состоянии и где ему угрожала голодная смерть во мраке каменного колодца, послужила источником рассказа Эдгара По «Колодец и маятник». Оставляя этот вывод на совести американских литературоведов[59], так как сходство ситуаций представляется нам не самым решающим моментом в системе историко-литературной типологии, отметим безусловную популярность книг Брауна в Англии, Франции и Германии начала XIX в.

Немецкие романтики находили в его книгах родственные идеи. Крупнейшие английские журналы поместили рецензии на его романы. Шелли зачитывался книгами Брауна. Под впечатлением романов Брауна находился Годвин, когда писал своего «Мандевиля». В письме к своему другу Вудхаузу Джон Китс сообщает: «Я прочитал роман “Виланд” – сильно очень, похоже на Годвина. Среднее между Шиллером и Годвином… Сильнее Годвина в сюжете и отдельных эпизодах. Странный американский отпрыск от древа немецкой литературы. Мощный гений, совершеннейший мастер ужасного»[60].

Поэзия ужасного и необычного у Брауна настолько проникнута романтическим мироощущением, что у писателей реалистического таланта это вызывало естественное противодействие. Вальтер Скотт, например, противопоставляет Брауну Купера, в котором его восхищает изображение жизни и приключений на море. Скотт-реалист не мог воспринять условно романтическую символику Брауна, которую ценили в его романах Китс и Шелли. По воспоминаниям современников, Скотт считал книгу Брауна плодом чистого воображения: «События и характеры романа ужасов не отражают жизнь; они противны природе и повседневному опыту. Они не вызывают сочувственного отклика в сердцах человеческих. Главное чувство, порождаемое ими, – это страх и изумление. Такая манера трактовки материала имеет целью держать ум в состоянии постоянной неопределенности. Этот прием искусства давно исчерпал себя. У Брауна великолепный талант, о чем свидетельствуют его книги. Но я считаю, что он сбился с пути, подпав под влияние плохих примеров, распространенных в его время. Если бы он писал то, что думал, то, возможно, обессмертил себя. Следуя образу мыслей других, он обрек свою славу на недолговечность»