Социологический ежегодник 2010 - страница 59

Одним из проявлений сверхрационализации и избыточной кодификации повседневной жизни людей является ее избыточная сложность, что затрудняет их ориентацию в складывающихся ситуациях и потому делает невозможным адекватную и своевременную реакцию на угрозы разрушения окружающей природной и рукотворной среды. Сознание граждан фрагментируется.

Отсюда − установка на преодоление такой фрагментации, как задача социальных движений. Стратегию преодоления теоретики движения видят в выходе за пределы существующих институциональных структур. Они говорят, что господство «инструментального комплекса» может быть преодолено только действием, проистекающим извне системы. Поскольку эта метаполитика имеет скорее культурные, нежели экономические или политические основания, они фокусируют внимание на воссоздании гражданского общества и публичной сферы. К. Оффе утверждает, что «политика новых социальных движений… стремится политизировать институты гражданского общества на путях, которые не ограничены каналами представительно-бюрократических институтов, и таким образом воссоздать гражданское общество, которое более не будет зависимо от регулирования, контроля и вмешательства». Главный инструмент – реполитизация публичной сферы (15, с. 118).

Культурная составляющая экологической критики индустриализма состоит не просто в повторении тезиса о необходимости человеческой самодетерминации, но в призыве к переоценке оснований и условий, необходимых для возврата к такой автономии. Основа этой культурной политики – борьба против экологических рисков, общих для самых разных угнетенных групп населения. Инструмент ее развития − соединение усилий экологического и феминистского движений, а также движения за развитие «Третьего мира» с профсоюзным движением, движением за гражданские права, антивоенными и антиатомными движениями, религиозными организациями и группами. Основой и мотором такого движения обновления стало движение за экологическую справедливость − радикальное популистское движение, возникшее в США как протест против токсического загрязнения страны. Это движение выступает за права рабочих и малооплачиваемых слоев населения, в основном цветного, живущего поблизости от источников токсического загрязнения. На деле это социальный протест против расового и классового неравенства в отношении их здоровья и среды обитания (5, с. 119).

Исторический факт: в западной социологии дискуссия о переходе к следующей фазе модернити (она именовалась по-разному: «легкая», текучая, поздняя, рефлексивная) происходила в конце 1980-х годов и в основном завершилась к середине 1990-х (9; 10). В этой дискуссии два момента являлись ключевыми: социальные последствия технологических изменений и необходимые институциональные реформы; особое внимание было уделено глубокому критическому осмыслению возможных последствий периода перехода. Причем если мы, сплошь и рядом, просто бросали плоды «тяжелой» модернити, то там развернулась дискуссия – как их максимально утилизировать, приспособить под нужды социальной и культурной жизни, а главное, как вовлечь в этот процесс население умирающих индустриальных центров (12).

Что же касается институциональных реформ, то здесь основополагающим был момент перехода от управления к регулированию на основе диалога и консенсуса. Регулирование предполагает множество точек низовой активности, соединенных информационно-коммуникационными сетями и действующих на принципах диалога и консенсуса. Фактически переход к «легкой» модернити означает переход к сетевому обществу. М. Кастельс утверждает: «Фундаментальной чертой социальной организации общества является ее опора на сети как ключевой элемент ее социальной морфологии. Сети с появлением ИТ получили новый импульс, что позволяет обществу одновременно справляться с избыточной и лабильной децентрализацией и концентрацией принятия решений в немногих “фокальных” точках» (11, с. 5). В сетевом обществе, заключает он, изменения идут двумя путями. Первый – это отрицание логики существующих сетей и формирование того, что Кастельс именует «культурными коммунами» (cultural communes), причем не обязательно фундаменталистского характера. Второй – это создание альтернативных сетей вокруг альтернативных проектов, которые, соединяясь друг с другом, создают оппозицию культурным кодам сетей, доминирующих сегодня (там же, с. 22–23). Соглашаясь с этим утверждением в принципе, я считаю, что Кастельс неправомерно сводит сети к «морфологии» общества. Собственно говоря, последний его пассаж опровергает эту «морфологическую» концепцию, показывая, что люди посредством сетей могут создавать общности отличного от диктуемого «сверху» типа.