– Ну что, братишка, будешь еще хамить? – почти дружелюбный голос прорвался через звон в ушах Чака.
Он помотал головой.
– Хорошо. Теперь спрашиваю второй раз – кто ты такой? Рассказывай.
– Что? – спросил Чак и получил новый удар.
– Все рассказывай. Начни с моего джипа. В нем маячок стоит! Еду я, значит, за Ларси – это девка моя. Ее ищу, сумку ищу, знаю, что она в джипе, и тут сюрприз! Нахожу мой джип, и вижу как ты, сученок, бьешь фару!
На последних словах голос вдруг потерял дружелюбие и два новых удара снова опрокинули Чак в темноту, а новая ватка снова вернула в сознание.
– Потом ты садишься в мою тачку, едешь к какой-то забегаловке и давишь какого-то деда. Вот тут я не понял. Ты с ней спишь?
Чак сжался, но ударов больше не было.
Он помотал головой.
– Значит, ради сумки? Понятно. А что за дед? Это что бы меня подставить, что ли? Что бы моя тачка засветилась в наезде? Тогда надо было давить насмерть! Ну и где теперь сумка? Скажешь: «Я не знаю» – сдохнешь.
– Я не знаю! – прошептал Чак. И снова начались удары, а спасительная тьма все не приходила.
Меньше всего в мире Эмиля манило место, издевательски названное Оазисом. Но эти руины – общий знаменатель всех видений. Все видели их! Самое главное – там. Даже если не понятно, что такое это «главное».
И пока Чак терял сознание и возвращался обратно, Эмиль следил за часами. Время 18:40 – в нем все дело. Он видел часы, Оазис и паука на нитке, и не знал, что именно случится, но знал, когда все случится. Не можешь убежать от предсказания? Пойти ему на встречу, обними как друга и постарайся задушить в объятиях.
В заброшенный двор он вошел через сломанные ворота, и до этого смутно надеялся, что пробраться на территорию Оазиса не получится, но все получилось. Сломанные ворота открывали проход во двор, заваленный мусором, и приправленный свежей кровью. Она оставила полоски на земле, как будто кого-то волоком тащили по камням и стеклу.
Эмиль поднял увесистый булыжник. Бросок в лицо таким камнем свалит с ног кого угодно.
В видении Эмиль не видел камней в свое руке, но не мог и гарантировать, что их не было, раз уж видел только заброшенное здание и часы. Он закрыл глаза и стоял без дела. Слушал птиц, подставлял лицо раскаленному ветру.
Поднял руку к лицу и открыл глаза.
– Твою ж, да что б тебя! Да как так-то? – он потряс кулаками, едва ни швырнул камень в забор.
18:40 – вот что показал циферблат, когда Эмиль наугад открыл глаза. Время из видений!
Он двинулся вперед, вслед за полоской крови и вошел в Оазис. Пауки не попадались на глаза, и это давало надежду. Жирный черный паук должен спуститься на нитке прямо перед глазами Эмиля, как вестник смерти. Но пока его не было.
А кто-то другой – был, судя по звукам. Глухой удар. Еще один. Неразборчивые голоса. Один – испуганный, то визжит, то плачет. Второй – уверенный и наглый. В видениях такого не было. Эмиль поднял камень повыше и осторожно пошел в глубину Оазиса.
Каждый в Клубе Единица скрыл что-то от сундука. Чак написал не все, Гектор написал не все. Только Эмиль требовал быть откровенными до конца, но требовать от других не значит делать самому, и одна сцена его видений так и не легла в сундук.
В этой сцене не было картинки – только звуки, и Эмиль не стал их описывать. Звуки ударов, хныканье кого-то, кто очень напуган, неразборчивый голос кого-то, кто очень зол. И слово: «Билет!», единственное, которое удалось разобрать. Тогда это казалось бредом. Теперь уже нет.
