Тайна семи клинков рассвета - страница 6

В этот момент ее дар сработал. Не предчувствие опасности, как у Адалара. А волна ненависти. Физическая, осязаемая. Как будто ледяной ветер, пропитанный ядом и злобой, дунул ей прямо в лицо. Она вздрогнула, едва не выронив иглу. Это было не эхо прошлых эмоций, застывших в месте. Это было сейчас. Живое. Направленное. На нее.

Холод покатился волнами от висков вниз по шее, по позвоночнику. Не просто холод страха – это был мороз чужой злобы, впивающийся в кожу тысячами игл. Источник был… в лесу. За ее спиной. Где-то среди деревьев, за сплетенными ветвями ив. Лес затаил дыхание. Даже шелест листьев стих.

Лиана медленно, очень медленно выпрямилась. Она не обернулась сразу. Ее рука сжимала иглу в платке, как крошечный, смертоносный ключ к разгадке. Другая рука снова потянулась к простому деревянному кресту на груди. Твердость дерева под пальцами была реальностью. Не убоюсь зла. Но зло было здесь. Оно дышало ей в спину.

Она повернулась. Ее взгляд, острый и бесстрашный, метнулся туда, откуда дул этот ледяной ветер ненависти. В густой тени молодых елок, метрах в двадцати, мелькнуло движение. Тень в темном, безликом плаще. Она сливалась с сумерками под деревьями, как призрак. Лиана успела разглядеть лишь смутный очерк – низко надвинутый капюшон, скрывающий лицо, мгновенное мелькание складок ткани.

И тогда донеслось. Не крик. Не шепот. Шипение. Низкое, злобное, полное немыслимой ненависти. Оно прокатилось по поляне, обжигая тишину, словно раскаленный металл, брошенный в ледяную воду. Слова были четкими, отточенными, как та самая игла:

«Умри, чужая.»

Тень дернулась и растворилась в чаще, как чернильная капля в воде. Холодная волна ненависти отхлынула так же внезапно, как и накатила, оставив после себя лишь звенящую пустоту и ледяное эхо угрозы на коже Лианы. Она стояла одна посреди кощунственного круга, сжимая серебряную иглу смерти и слушая, как ее собственное сердце глухо стучит в груди, отбивая ритм начавшейся войны.

Расшифровка записки

Трепетное пламя единственной свечи отбрасывало гигантские, пляшущие тени на стены кельи в постоялом дворе. Они взбирались по грубой штукатурке, как демоны, рожденные тревогой в сердце Элиаса. Воздух был спертым, пахло воском, пылью и страхом – его собственным. На грубом деревянном столе перед ним лежал виновник этой ночной пляски теней: обгорелый клочок пергамента. Слово «ПРОСНИСЬ», выведенное углем или сожженными чернилами, казалось, пульсировало в такт пламени, обретая зловещую жизнь.

Элиас сидел, склонившись над ним, его аскетичное лицо, изборожденное морщинами, было напряжено до предела. Голубые глаза, обычно пронзительные и спокойные, впивались не в само слово, а в почерк. Каждый штрих, нажим, изгиб букв… Они царапали его сознание, пробуждая глубинные, давно похороненные пласты его феноменальной памяти. Он знал этот почерк. Знаком до боли. До предательства.

Пальцы его дрожали.

Не от старости. Не от усталости после долгого дня. От узнавания. От ледяного прикосновения прошлого, внезапно ставшего настоящим. Он протянул тонкую, испачканную вечными чернилами руку, но не коснулся пергамента. Боялся? Что дрожь сотрет хрупкие следы? Или что прикосновение сделает кошмар реальным?

Отец Макарий…