Разожгли большой костер – Нодью, как называют ее таежники, – из трех бревен, которая должна была гореть и греть всю ночь. Поставили палатку. Ужин был быстрым и молчаливым – горячая похлебка из концентратов, сало, сухари, крепкий чай. Напряжение, копившееся весь день, не спадало. Каждый звук – треск ветки под порывом ветра, далекий ух филина – заставлял вздрагивать.
Распределили дежурство: по два часа, попарно. Первыми заступили Петров и Синицын. Волков и Баранов забрались в палатку, завернулись в спальники. Егорыч устроился отдельно, у самого костра, завернувшись в свою старую доху – он предпочитал спать под открытым небом, прислушиваясь к ночной тайге.
Первые часы прошли спокойно. Мороз крепчал, звезды на чистом небе горели ярко и холодно, как осколки льда. Костер потрескивал, отбрасывая рваные тени на снег и деревья. Петров сидел на бревне, карабин лежал на коленях. Он думал о странном деле, о замороженном человеке, о пропавших геологах, о дневнике, о рассказах стариков. Все это сплеталось в тугой узел противоречий, который никак не удавалось распутать. Синицын молча смотрел в огонь, изредка поеживаясь.
Ближе к полуночи началось. Сначала это был едва уловимый низкий гул. Он шел не с какой-то определенной стороны, он словно возникал из-под земли, из самого воздуха. Вибрация, о которой писал геолог Кольцов в дневнике. Она ощущалась всем телом – низкая, давящая частота, вызывающая безотчетную тревогу.
– Слышишь? – шепотом спросил Синицын, его глаза расширились.
Петров кивнул. Гул то нарастал, то затихал, но не исчезал совсем. Потом к гулу прибавился треск. Резкий, сухой, как будто где-то рядом ломались толстые деревья. Но ветер был слабым, и вокруг все стояло неподвижно. Треск раздавался то слева, то справа, то совсем близко, заставляя вжимать голову в плечи.
Из палатки выбрался Волков, закутанный в спальник.
– Что происходит? Что за звуки?
– Не знаю, – ответил Петров. – Гул и треск. Давно уже.
Они прислушались. Гул стал ощутимее, неприятно давил на барабанные перепонки. Треск раздавался чаще, хаотично. И тут они услышали вой.
Это не был вой волка. И не рев медведя. Это был долгий, протяжный, нечеловеческий звук, поднимающийся откуда-то из долины. В нем была тоска, боль и что-то еще – зловещее, чуждое этому миру. От этого воя волосы на затылке вставали дыбом. Он затих так же внезапно, как и начался, оставив после себя звенящую, напряженную тишину.
Если вам понравилась книга, поддержите автора, купив полную версию по ссылке ниже.
Продолжить чтение
