Сергей взял молоток. Он был тяжелым, неуклюжим, не чета его пропавшей кувалде. Но дерево рукояти было гладким от многолетнего использования. Он сжал его. Чужая память. Чужое тепло. Его пальцы обхватили рукоять там, где когда-то лежала рука незнакомого мужчины Марфы Петровны.
– Спасибо, Марфа Петровна, – прохрипел он. Голос его был грубым, но в нем не было привычной сердитости. Была… благодарность.
Не успела Марфа Петровна развернуться, как в гараже снова застучали. На этот раз – тяжелые, уверенные шаги. Василий, тот самый, с брюками. В руках – моток толстой медной проволоки и пару старых, но целых пассатижей.
– Сергей! Держи! – он бросил пассатижи на верстак. – Слыхал, сволочи потрошили. На, инструмент. Не бог весть что, но пару гаек закрутить сойдет. И проволока – на заплатки, если что. – Он кивнул на Танины пустые полки. – Жалко, ткань не держу. А то бы подкинул.
Вслед за Василием появилась Алевтина Степановна. Несла большой мешок.
– Танюша! Родная моя! – ее голос звенел слезами. – Как же так? Кто же так? Людей грабить! – Она раскрыла мешок. Там было не готовое добро, а… обрезки. Обрезки хорошей шерсти, плотного хлопка, даже куски льна и шелка. Разные размеры, цвета, фактуры. Не идеально, но – ткань! – Мои запасы… – объяснила Алевтина Степановна. – Что не пригодилось. На заплатки, на пробники, на мелкий ремонт… Бери! Все равно пылились! А вам – пригодится!
Таня подошла, заглянула в мешок. Пальцы сами потянулись к кусочку мягкой бордовой шерсти. Не шелк Ирины. Не идеальный лоскут для реставрации. Но – добротная ткань. Рабочая. Живая. Ее глаза наполнились слезами. Не от горя. От неожиданной щедрости.
Потом пришла Ирина, та самая, с плащом. Принесла не ткань, а деньги. Триста рублей. Те самые, что заплатила за подкладку.
– Нам с мужем… – сказала она смущенно. – Небогато, но… возьмите. Хоть немного. На новую лампочку. Или на уголь. Не отказывайтесь!
За ней – мама с детской курточкой, которую Сергей чинил. Пятьдесят рублей и коробка конфет «для поднятия духа». Потом – пожилой мужчина, которого они не знали, но который «слышал про волшебников в подвале». Принес старый, но работающий паяльник: «Может, пригодится?»
И наконец – Николай Иванович. С военными перчатками на руках. В руках он нес… кувалду. Не такую, как у Сергея. Старую, ржавую, с треснутой деревянной ручкой. Но – кувалду. Он молча подошел к Сергею, протянул.
– Моя. С завода. Не твоя, конечно. И рукоять треснула. Но… бить может. Крепко. – Он посмотрел Сергею в глаза. – Бери, Сергей. Отплатишь работой. Когда мой чайник опять засорится.
Сергей взял кувалду. Он был тяжелым, неудобным. Рукоять скрипела. Но он сжал ее. И впервые за этот кошмарный день на его лице появилось что-то, отдаленно напоминающее улыбку. Горькую. Но – улыбку.
– Отплачу, Николай Иваныч. Обязательно отплачу.
Подвал, еще час назад похожий на разграбленную гробницу, наполнялся жизнью. Не той, что была до кражи. Иной. Скромной, лоскутной, собранной из того, что люди могли оторвать от себя. Но – невероятно теплой. На столе росла гора пирожков Марфы Петровны. Рядом – мешок с обрезками ткани Алевтины Степановны. На верстаке Сергея лежали старые пассатижи Василия, ржавый паяльник незнакомца, кувалда Николая Ивановича. В жестяной коробке, еще недавно пустой, лежали деньги от Ирины и мамы – скромные, но настоящие. И самое главное – в подвале снова были люди. Не клиенты. Соседи. Друзья. Те, для кого они шили «с душой».
